- Про это ничего не знаю. Но он уже давно как-то по-особому разглядывал себя в зеркале, которое за бутылками. Поверьте, когда такой человек, как он, начинает смотреться в зеркало, это скверный признак.
Меня поразила верность замечания. Я поймал себя на том, что глянул в это зеркало, - старое, мутное, оно отнюдь не льстило тем, кто смотрелся в него.
- И часто так бывало?
- Я не раз подмечал это за ним. Он вошел в возраст, когда у мужчины начинаются трудности. Точно говорю, между сорока пятью и пятьюдесятью у мужчин тоже наступает трудный период, как у женщин, а уж про это я знаю, потому как натерпелся с моей половиной…
Жюстен, не спрашивая, налил мне.
- Сейчас они, верно, завтракают в ресторанчике у кладбища. Есть там один, очень недурно кормят. Я в нем бывал несколько раз после похорон клиентов.
И он опять чокнулся со мной.
- Ну, помянем Боба!
Потом перегнулся через мокрую стойку и спросил:
- Сестру его видели?
Я кивнул.
Г-жа Петрель произвела большое впечатление на Жюстена, и весь квартал это заметил.
- Я подозревал, что он не из простых. Как-то вечерком был тут один известный адвокат, он иногда заходит пропустить стаканчик. Они с Бобом о чем-то заспорили. Я, конечно, не понял, о чем, но видел, что Боб в этом деле кумекает не хуже адвоката.
Из кухни животом вперед выплыла жена Жюстена с тщательно закрученными седыми кудряшками.
- Не пора ли тебе переодеться? Где твои запонки?
Жюстен достал запонки из стоявшего на полке стакана и, уходя, подмигнул мне.
4
На следующий день была такая жара, что в школах отменили занятия. На улицах воздух стоял неподвижно, словно вода в пруду; мужчины плелись, неся пиджаки на руке, у женщин на спинах расплывались темные пятна пота; жизнь в Париже замерла, и автобусы, казалось, увязали в плавящемся асфальте, от его удушливого запаха першило в горле. Но больше всего меня удивил регулировщик на площади Клиши: он, как пехотинец на марше, засунул сзади под кепи носовой платок, чтобы защитить затылок от солнца.
В четыре, когда дышать стало совершенно нечем, я оказался неподалеку от Люлю и решил на минутку заглянуть к ней.
Внешне лавка, еще вчера затянутая черной драпировкой, приобрела обычный свой вид, в витринах были выставлены нарядные яркие шляпки; по сравнению с уличным пеклом внутри казалось прохладно.
Ателье тоже обрело привычный облик, правда, с одним небольшим отличием, настолько неуловимым, что и не знаю, как его описать. Я случайно бросил взгляд в спальню. Солнечный луч падал на кровать, на которой валялось несколько платьев, женское белье, чулки, эластичный пояс для чулок. Увидев это, я понял, что на двух мастериц под рабочими халатами почти ничего нет, а на Аделине вообще только красный домашний халатик, слишком короткий для нее; он явно принадлежал Люлю.
Такое могло быть и при жизни Боба, хотя не совсем так, как сейчас. Это трудно объяснить. Люлю, как нередко бывало, расхаживала в одной комбинации; сквозь нейлон просвечивали бюстгалтер и трусики, над которыми нависала складка жира.
Люлю всегда отличалась отсутствием показной стыдливости, почти не сознавая этого, но, конечно, никакой распущенности в ней не было. Однажды на террасе "Приятного воскресенья" ей под блузку забрался летучий муравей, и я помню, как совершенно естественно и непринужденно, словно мать, собирающаяся кормить ребенка, она вынула грудь, чтобы посмотреть, нет ли следа укуса. Отсутствие у нее стыда не имело ничего общего с бесстыдством Ивонны Симар, которая целыми днями совершенно голая загорала на барже, а когда кто-нибудь поднимался на борт, ограничивалась тем, что прикрывала бедра краешком полотенца. Зато уже к концу июня она становилась коричневой, как индуска.
Вполне были одеты лишь мадемуазель Берта, вся в черном с головы до ног, словно это она носила траур, да еще старая Розали Кеван, та самая, что умеет гадать на картах и на кофейной гуще. Старуха примостилась в единственном кресле; веки у нее, как всегда, были красные.
Бутылок красного вина на столе не было, зато стоял кувшин лимонада, где плавали половинки кружков лимона и кусочки льда.
Люлю, занимавшаяся шляпкой, поздоровалась со мной:
- Как поживаешь, Шарль?
И тут же спохватилась:
- Ой, простите! Сегодня тут перебывало столько народу, что я запуталась, с кем я на "ты", а с кем на "вы".
- Пустяки!
Голос у нее был осипший, и я поинтересовался, не болит ли у нее горло.
- Самую малость. Поэтому я и попросила приготовить лимонад.
И при Бобе в ателье всегда был известный беспорядок. Но пока он был жив, старуха Кеван не посмела бы рассиживаться в кресле, как у себя дома, а уж тем более снять башмаки и поглаживать опухшие ноги. И еще я подумал, что Люлю вряд ли дала бы Аделине свой халатик.
Чувствовалось, что Люлю и мастерицы озабочены массой скопившихся заказов.
- Присядьте, Шарль.
- Я на минутку. Забежал между визитами.
- Кстати, вы не знаете никого, кто ищет машину по случаю? Фраден вчера пригнал нашу из Тийи. В мои годы учиться водить уже поздно, а зря платить за гараж нет смысла. Я лучше уступила бы ее тому, кому она нужна, а не перекупщику, который даст гроши.
- Сейчас мне никто не приходит в голову, но…
- Не к спеху. Если на следующей неделе никого не найду, дам объявление в газету.
Машина ей действительно ни к чему, и она совершенно права, что хочет от нее избавиться. И все-таки это меня покоробило - то ли потому, что Боба похоронили только вчера, то ли потому, что Люлю проявила себя слишком уж практичной.
И тут впервые мне пришла в голову вот какая мысль: а ведь Люлю больше не будет проводить воскресенья в Тийи. На поезде туда не доберешься: во-первых, расписание неудобное; во-вторых, от станции надо идти добрых два километра. Любой, да и тот же Джон, с радостью привозил и отвозил бы ее на своей машине, но мне почему-то подумалось, что для Люлю "Приятное воскресенье" уже отошло в прошлое.
Неделю я не появлялся на улице Ламарка. Как-то вечером после ужина, когда мальчики готовились у себя в комнате к экзаменам, я сказал жене:
- Загляну-ка я к Люлю.
В этой фразе не было приглашения сопровождать меня, и жена это поняла. Сперва у нее вырвалось:
- Вот как!
Потом после довольно тягостной паузы жена спросила:
- Она что, звонила тебе?
- Нет.
- Я подумала, может быть, она больна и попросила тебя посмотреть ее.
- В последний раз, когда я там был, она выглядела не лучшим образом.
Чтобы успокоить жену, я взял с собой саквояж: пусть думает, что мой визит имеет хотя бы отчасти профессиональный характер. Но я понимал, что жене это все равно не понравится и что не сегодня-завтра этот вопрос снова возникнет. Саквояж я оставил в машине и постучал в дверь: я видел, что в ателье горит свет.
Открыла мне не Люлю, а мадемуазель Берта.
- Какая приятная неожиданность! - сказала она. - Хозяйка очень обрадуется.
В комнате была такая тишина, что я не поверил своим ушам. Люлю сидела за столом, на котором лежали карты, стояла бутылка "бенедиктина" и две рюмки.
- Заходите, Шарль. Как видите, я обучаю Берту играть в белот вдвоем.
Сегодня красный халатик был на Люлю. Она с утра не причесывалась, волосы спутались, от дневного пота пудра скаталась шариками, лицо выглядело старым и утомленным.
- Стаканчик белого?
Я сделал знак, что не хочу.
- А "бенедиктина"? Это может показаться невероятным, но Берте он пришелся по вкусу, и каждый вечер мы позволяем себе по рюмочке.
Видимо, Люлю что-то уловила в моем взгляде и нахмурилась. В лице у нее появился испуг. И голос был какой-то не такой, когда она спросила:
- Это плохо?
- Почему плохо?
- Не знаю. Бывают минуты, когда мне кажется, что все смотрят на меня с осуждением. Я еще не привыкла.
Не привыкла быть вдовой? Думаю, сказать она хотела именно это, хоть и не уточнила. Словно боясь молчания, Люлю сообщила:
- Вы знаете, Берта согласилась переехать ко мне.
- Она что, отказалась от своей квартиры?
- Нет, разумеется, оставила за собой. Но туда она заходит только иногда, чтобы прибраться.
Я бросил взгляд в спальню. Там стояла одна кровать. Для второй просто не было места. Мадемуазель Берта сидела над картами, словно ожидая, когда я уйду, чтобы продолжить игру. Вот уж никогда бы не мог себе представить, что она будет играть в белот да еще ликер при этом потягивать. Теперь ей не хватает только закурить! Но разве не удивительней то, что она заняла в постели Люлю место Боба?
- Как ваше горло?
- О, лучше! Я делала компрессы. А как ваша жена?
- Благодарю вас, хорошо.
Я пришел с намерением расспросить о Бобе, но присутствие старой девы меня как-то сковывало.
- В воскресенье мы обе поедем на кладбище - положим на могилу цветы. Я заказала надгробный камень, очень миленький и простой.
И Люлю принялась искать эскиз, который изготовитель надгробий набросал на обороте счета.
- Ну как? Ему бы понравилось, правда?
Жене я солгал. Я сказал:
- Беспокоит меня ее здоровье. Она совершенно не следит за ним. Время от времени надо будет заглядывать к ней и заставлять лечиться.
Интересно, поверила ли мне жена? Может, решила, что у меня виды на Люлю.
На улицу Ламарка я заехал через несколько дней и на этот раз вышел из дому после ужина: мне действительно надо было зайти к больному.