Однажды, когда я работала в галерее, туда пожаловал Филипп. В отсутствие графа у него даже появилась другая осанка. Сейчас он походил на бледную тень своего кузена, но привыкнув к мужественному облику графа, я вновь поразилась слабости - почти женственности - Филиппа.
Он спросил, как продвигается работа, одарив меня обаятельной улыбкой. Казалось, он излучал доброжелательность.
- Вы воистину настоящий мастер, - прокомментировал он мою работу.
- Здесь требуется не только умение, но и любовь к этому занятию.
- И, конечно, профессионализм.
Он стоял перед картиной, которую я уже отреставрировала.
- Такое чувство, что протяни руку и дотронешься до этих изумрудов, - сказал он.
- Это заслуга художника, а не реставратора.
Он продолжал задумчиво смотреть на картину, и я вновь ощутила его глубокую любовь к замку и всему, что с ним связано. Я бы тоже так чувствовала, будь я членом этой семьи.
Филипп внезапно обернулся и перехватил мой взгляд. Вид у него при этом был слегка озадаченный, будто он решал, высказать ли то, что у него на уме. Затем он быстро произнес:
- Мадемуазель Лоусон, вы счастливы здесь?
- Счастлива? Мне очень нравится работа.
- О, да, работа. Я знаю, как вы к ней относитесь. Я думал о… - он сделал движение рукой - об атмосфере здесь… в семье.
Я удивилась, а он продолжал:
- Тот неприятный случай с платьем.
- Я уже и думать забыла об этом.
Отразилось ли на моем лице удовольствие при мысли о зеленом платье?
- В такой семье… - он замолчал, не решаясь продолжить. - Если вам здесь кажется невыносимо… если вы хотите уехать…
- Уехать!
- Я имею ввиду, если вам трудно. Мой кузен, видите ли… э-э… - он не договорил то, что собирался сказать, но я знала, что он думал о том же, что и я - о зеленом бархатном платье, подаренном мне графом. Он усмотрел в этом какое-то значение, но обсуждать это было опасно. Однако, как он боялся своего кузена! Он широко улыбнулся:
- Мой друг владеет богатой коллекцией картин, и некоторые из них нуждаются в реставрации. Вам бы нашлось там немало работы, я уверен.
- Но я еще не скоро закончу реставрацию ваших картин.
- Мой друг, господин де ла Монелль, хочет, чтобы его картины реставрировали незамедлительно. Я подумал, если вам не нравится здесь… или вы хотите уехать…
- У меня нет желания оставлять эту работу.
Он вновь очаровательно улыбнулся.
- Я чувствую ответственность за вас. Тогда, в первый день, я мог бы настоять на том, чтобы вы уехали…
- Но вы этого не сделали. Я оценила это.
- Возможно, это было бы лучше.
- О нет! Я увлечена работой здесь.
- Это чудесное старинное место, - он говорил почти с жаром. - Но семья эта не самая счастливая на свете, и принимая во внимание то печальное происшествие в прошлом… жена моего кузена умерла, как вы знаете, при весьма таинственных обстоятельствах.
- Я об этом слышала.
- И мой кузен может быть весьма неразборчив в средствах, добиваясь того, чего он желает. Мне не следовало бы этого говорить. Он был добр ко мне. Я здесь… теперь это мой дом… благодаря ему. Я решился на это только из чувства ответственности за вас, и мне хотелось бы, чтобы вы знали. Если вам действительно понадобится моя помощь… Мадемуазель Лоусон, я надеюсь, вы ничего не скажете моему кузену.
- Я понимаю. Обещаю, что ни скажу ни слова.
- Но, прошу вас, помните: Если мой кузен… если вы почувствуете, что вам нужно уехать, пожалуйста, придите ко мне.
Он подошел к одной из картин и стал расспрашивать о ней, но по-моему, он не слушал, что я отвечала.
Взгляд его был застенчивым, робким, но очень теплым. Он определенно переживал за меня, и хотел предостеречь насчет графа.
Я почувствовала, что в замке у меня есть надежный друг.
Рождество приближалось. Мы с Женевьевой выезжали верхом каждый день, и ее английский заметно исправлялся. Я рассказывала ей, как встречают Рождество в Англии, как мы приносим домой венки из остролиста и омелы; как каждому приходится вымешивать рождественские пудинги, и как весело в тот день, когда эти пудинги готовят, и как вытаскивают одну формочку на пробу. Это очень ответственный момент: каждый берет ложку и пробует, и становится ясно, какими будут все пудинги.
- Тогда еще была жива моя бабушка по матери, - рассказывала я. - Она была француженкой, и ей пришлось осваивать наши традиции, но она, по счастью, к ним быстро привыкла и строго соблюдала.
- Расскажите мне еще что-нибудь, мисс, - попросила Женевьева.
И я рассказывала ей, как я садилась возле матери на высокую табуретку и помогала ей вынимать косточки из изюма и чистить миндаль.
- Когда удавалось, я съедала миндалинку-другую.
Это развеселило Женевьеву:
- О мисс, подумать только, когда-то и вы были маленькой девочкой.
Я поведала ей, как просыпалась рождественским утром и находила в своем чулке подарки.
- У нас ставят ботинки около камина… во всяком случае, так делают некоторые люди. Я - нет.
- А почему?
- Об этом вспомнит только Нуну. И должна быть не одна пара ботинок, нужно много, а то не интересно.
- Теперь ваша очередь рассказывать.
- Ну, в ночь перед Рождеством, вернувшись с вечерней мессы, вы ставите свои ботинки около камина и идете спать. Утром внутри ботинок появляются маленькие подарки, а большие подарки стоят рядом. Мы так делали, когда была жива моя мать.
- А потом перестали?
Она кивнула.
- Чудесный обычай.
- Ваша мать тоже умерла, - сказала она - Что с ней случилось?
- Она долго болела. Я ухаживала за ней.
- Вы тогда были взрослой?
- Да, можно сказать, взрослой.
- О, мисс, мне кажется, вы всегда были взрослой.
На обратном пути к замку мы зашли к Бастидам. Я сама это устроила, потому что чувствовала, что ей нужно общаться с людьми, живущими за стенами замка, особенно с детьми, и хотя Ив и Марго были младше ее, а Габриэль старше, по крайней мере, они были ближе к ней по возрасту, чем кто-либо из тех, кого она знала.
Приближение Рождества внесло суматоху в дом - по углам шептались и готовили друг другу сюрпризы.
Ив и Марго были заняты изготовлением рождественских яслей. Женевьева с интересом наблюдала за ними, и пока я разговаривала с мадам Бастид, она присоединилась к детям.
- Дети так волнуются, - сказала мадам Бастид. - Впрочем, так всегда бывает. Каждое утро Марго сообщает нам, сколько часов осталось до Рождества.
Мы смотрели, как они сооружали скалы из коричневой бумаги. Ив принес краски и нарисовал на скалах мох, а Марго стала раскрашивать ясли. На полу лежал маленький ягненок, которого они смастерили сами и собирались потом поставить на скалу. Я наблюдала за Женевьевой. Она была совершенно зачарована.
Она заглянула в колыбель.
- Там никого нет, - со смешком заявила она.
- Конечно, никого! Христос еще не родился, - возразил Ив.
- Это чудо, - сказала ей Марго. - Накануне Рождества мы ложимся спать…
- После того, как поставим ботинки около камина… - добавлял Ив.
- Да, мы так делаем… колыбель пуста, а потом… рождественским утром, когда мы встаем, маленький Христос лежит там.
Женевьева молчала.
Потом она произнесла:
- Можно, я помогу вам?
- Конечно, ответил Ив - Нам нужны еще пастушьи посохи. Вы знаете, как их делать?
- Нет, - робко промолвила она.
- Марго покажет вам.
Я наблюдала за девочками, склонившими друг к другу головы, и думала, что именно это и нужно Женевьеве.
Мадам Бастид заметила мой взгляд:
- И вы думаете, что господин граф допустит это? Вы думаете, что он одобрит дружбу между нашими детьми и своей дочерью?
- Я никогда не видела ее такой… спокойной, такой беззаботной, - ответила я.
- Ах, но господин граф вряд ли захочет видеть свою дочь беззаботной. Он хочет сделать из нее знатную даму, хозяйку замка.
- Ей просто необходимо общество ваших детей. Вы ведь пригласили меня к себе на Рождество. Можно, я возьму ее с собой? Она с такой тоской говорила со мной о Рождестве.
- Вы думаете, вам позволят?
- Попробуем, - сказала я.
- Но господин граф…
- Я найду, что сказать ему, - без тени сомнения ответила я.
За несколько дней до Рождества граф вернулся в замок. Я ожидала, что он захочет узнать, как идут дела у его дочери или как продвигается работа над его картинами, но ничего подобного не произошло. Возможно, его мысли были заняты гостями, которые в скором времени должны были пожаловать в замок.
Со слов Нуну я знала, что приедет пятнадцать человек. Обычно приезжало больше, но отсутствие в доме хозяйки делало прием гостей весьма щекотливым делом.
В день накануне Рождества мы с Женевьевой, катаясь верхом в окрестностях замка, встретили группу наездников. Граф ехал во главе этой группы, рядом с ним была необыкновенно красивая молодая женщина. Ее черную шляпу украшал серый бант, серый шарф окутывал ее шею. Мужской покрой костюма лишь подчеркивал женственность ее линий. Я сразу отметила про себя роскошные блестящие волосы, нежные черты лица. Она была похожа на статуэтку из коллекции фарфора в голубой гостиной, которую я видела один или два раза. При виде таких женщин я всегда чувствовала себя еще выше ростом и невзрачнее, чем была на самом деле.
- А вот и моя дочь, - сказал граф, приветствуя нас с неожиданной нежностью.
Мы все четверо остановились, потому что остальная компания немного поотстала.
- Со своей гувернанткой? - добавило прелестное создание.