- Мы подумаем на эту тему, ладно?
- Нет! - кричу я.
Папа будет думать об этом, потом опять думать, еще думать, а когда надумает, будет уже поздно. Я сую ему письмо под самый нос.
- Мне нужно дать ответ прямо сейчас. Или…
- Ну, не знаю, - говорит он. - Нью-Йорк летом? Это может быть опасно.
- Миллионы людей живут в этом городе. И с ними все в порядке.
- Хм… - отзывается папа, размышляя. - А Джорджу известно об этом?
- О том, что меня пригласили? Нет еще. Но именно он побудил меня отослать им копии моих статей. Джордж полностью за.
- Ну…
- Пап, пожалуйста.
- Если Джордж там будет…
Да почему Джордж должен иметь к этому отношение? Кому интересен Джордж? Тут речь идет о моей жизни, а не о его.
- Он будет в городе все лето. У него стажировка в "Нью-Йорк Таймс".
- О, действительно? - Похоже, мои слова произвели впечатление на отца.
- Так что поездку летом в Нью-Йорк можно рассматривать как отличную прелюдию к Брауну.
- Туда ехать далеко…
- Два часа.
- Да это другой мир. Мне уже неприятно думать о том, что я тебя теряю.
- Пап, да мы все равно расстанемся, рано или поздно. Почему бы не сделать это рано, а не поздно? В таком случае у тебя хотя бы будет время привыкнуть к этому.
Папа смеется. Да, я с ним договорилась.
- Полагаю, два месяца в Нью-Йорке не принесут вреда, - размышляет он вслух, стараясь уговорить самого себя. - В Брауне первый год самый трудный. И предыдущий год у тебя был нелегким.
Папа трет нос, оттягивая время перед неизбежным решением.
- Вы, дочки, так много для меня значите.
Потом, словно по сценарию, он начинает плакать.
- Ты меня поражаешь, - говорит Донна ЛаДонна несколько дней спустя. - Ты круче, чем я думала.
- Угу, - отвечаю я, глядя в видоискатель. - Поверни голову вправо. И постарайся не выглядеть такой счастливой. Подразумевается, что ты устала от жизни.
- Я не хочу выглядеть уродливой.
Я вздыхаю и отстраняюсь от видоискателя.
- Просто постарайся не выглядеть безумной девицей из группы поддержки, ладно?
- Ну, хорошо, - соглашается Донна неохотно.
Она подтягивает колено к подбородку и глядит на меня из-под ресниц, обильно покрытых тушью.
- Прекрасно, - говорю я, щелкая затвором.
Взгляд Донны напомнил мне о ее "большом секрете" - она ненавидит свои ресницы. Без туши они выглядят как короткая толстая щетина. К тому же они слишком светлые. В общем, как у собак. Это самый большой кошмар Донны: однажды какой-нибудь парень увидит ее без туши и с криком выскочит из комнаты. Вот беда. Делаю еще несколько снимков.
- Готово! - кричу я.
Кладу камеру, и Донна спускает ноги с перил крыльца.
- Когда будем сниматься в образе Мэрилин? - спрашивает она, когда мы: вместе идем в дом.
- Можем заняться образом Мэрилин сегодня днем. Тогда завтра будем делать из тебя панка.
Она поднимается по ступенькам, склонив голову набок:
- Ненавижу панк. Он такой вульгарный.
- Мы из тебя сделаем андрогина, - заявляю я, стараясь нарисовать как можно более привлекательную перспективу. - Такого, как Дэвид Боуи. Раскрасим все тело красной краской.
- Ты с ума сошла.
Донна быстро убегает, чтобы переодеться, но я уверена, что она не сердится на меня. Я так много о ней знаю. Донна делает вид, что раздражена, чтобы подразнить собеседника. Я отодвигаю в сторону открытый пакет с овсянкой и сажусь у стойки с мраморной столешницей. Дома у Донны настоящий музей текстур. Тут тебе и мрамор, и золото, и тяжелая шелковая драпировка. Все это как-то не сочетается друг с другом, и создается впечатление, что ты попал в балаган, оформленный самом дурном вкусе. Но за последние несколько дней я привыкла к интерьеру.
Наверное, ко всему можно привыкнуть, если долго находиться рядом.
Можно даже привыкнуть к мысли, что твоя бывшая лучшая подруга все еще встречается с твоим бывшим парнем и что они будут парой во время выпускного. Но это не значит, что с ними нужно общаться. Более того, это не значит, что о них стоит вообще говорить.
Это просто еще одно испытание, которое выпало на твою долю.
Я беру в руки камеру и смотрю на объектив. Аккуратно сдуваю пылинку и закрываю крышку.
- Донна? - кричу я. - Давай скорей.
- Не могу молнию застегнуть, - отзывается она.
Я закатываю глаза и аккуратно кладу камеру на стойку. Опять смотреть на нее в нижнем белье? Донна, как я успела заметить, принадлежит к тому типу девочек, которые любят превращать одежду и раздевание в легкую провокацию. Не стоит ей этим заниматься, лучше соблюдать некоторые приличия. Когда мы пришли к ней домой из школы, она тут же заявила, что хочет снять одежду. Она сказала, что всегда так делает.
- Я думаю, что человеческое тело прекрасно, - сказала она, снимая юбку и свитер и бросая их на кушетку.
Я пыталась не смотреть, но справиться с собой не смогла.
- Угу. Если это тело, как у тебя.
- Да у тебя тело тоже ничего, - ответила она беззаботно. - Может, стоит подправить кое-какие формы, и все.
- Ну, идеальную грудь просто так не раздают, как конфеты на празднике, знаешь ли. Я имею в виду, что в магазине ее не купишь.
- Это смешно. Помню, когда была маленькой, бабушка рассказывала нам, что детей приносят из магазина. И она здорово ошибалась.
Я снова направляюсь наверх, в спальню Донны, в очередной раз поражаясь тому, что мы стали подругами. Ну, или приятельницами. Все-таки на самом деле мы не подруги. Мы слишком разные для этого. Я никогда не смогу ее понять на сто процентов, а ей просто неинтересно копаться в закоулках моей души. Но если не брать это во внимание, Донна - неплохой человек.
Сейчас кажется, что с тех пор, как я вошла в помещение, где проводились курсы по фотографии, и оказалась с ней в паре, прошел миллион лет. Я продолжала посещать курсы, она - тоже, и, после того как вышла статья о пчеле-королеве, ее: отношение ко мне стало смягчаться.
- Я до сих пор не могу понять, как работает диафрагма, - сказала она однажды. - Вид лепестков диафрагмы в объективе навевает на меня мысли о сексе. Ничего не могу с собой сделать.
- М-да, лепестки - это сексуально, - пошутила я. - У цветов еще пестики и тычинки есть, если помнишь.
После этого Донна перестала меня ненавидеть и решила, что я клевая, прикольная и сумасшедшая девочка. И когда нас снова попросили выбрать себе пару, Донна решила, что лучшего партнера ей не найти.
На эту неделю нам дали задание - выбрать тему и сделать по ней съемку. Мы с Донной выбрали "перевоплощение". Вообще-то тему придумала я, но Донна радостно согласилась.
С ее внешним видом, решила я, мы легко сможем сделать из нее трех разных женщин при помощи трех комплектов одежды. А я сделаю съемку:
- Донна? - зову я.
Дверь ее комнаты открыта, но я ради вежливости стучусь. Она нагнулась вперед и силится застегнуть молнию черного шелкового винтажного платья, которое я нашла среди старых маминых вещей. Она поворачивает голову и упирает руки в боки.
- Кэрри, боже мой, стучать совершенно не обязательно. Лучше подойди и помоги мне.
Она поворачивается спиной, и при виде ее в старом мамином платье мне кажется, что прошлое и будущее сошлись в одной временной точке, как две реки, впадающие в море. А я чувствую себя человеком, которого высадили на необитаемом острове. Или матросом, спасшимся на лодке с корабля, затонувшего посреди океана.
- Кэрри? - спрашивает Донна. - Что-то не так?
Я глубоко вздыхаю и отрицательно качаю головой. У меня есть весло, напоминаю я себе. Пора плыть в будущее.
Подхожу к Донне и застегиваю молнию.
- Спасибо, - говорит она.
Внизу Донна старается принять на кушетке соблазнительную позу, а я ставлю штатив.
- Ты прикольная, знаешь об этом? - спрашивает она.
- Ну, наверное, - отвечаю я с улыбкой.
- Не в смысле комичная, - говорит она, отклоняясь назад, чтобы опереться на локти. - В другом смысле. Ты не такая, какой кажешься.
- Как это?
- Ну, я всегда думала, что ты зануда. Ну, что-то вроде ботаника. Нет, ты симпатичная и все такое, но мне всегда казалось, что ты не из тех, кто хочет пользоваться своей красотой.
- Наверное, я хотела пользоваться мозгами.
- Нет, не совсем так, - продолжает Донна задумчиво. - Я думала, что смогу легко через тебя переступить. А потом прочитала статью в "Мускатном орехе". Мне вроде бы следовало обидеться, но я, наоборот, почувствовала, что восхищаюсь тобой. Я подумала: "Эта девушка может постоять за себя. Причем не перед кем-нибудь, а передо мной. Не так много таких найдется".
Донна склоняет голову:
- Ведь Пинки Уизертон - это ты, верно?
Я уже было собралась разразиться тирадой, полной возражений и аргументов, в соответствии с которыми я не имею к Пинки никакого отношения, но что-то заставило меня промолчать. Нет больше нужды прикидываться.
- Да, - просто ответила я.
- Хм. Ты, конечно, многих одурачила. Не боишься, что они все узнают?
- Это уже не важно. Нет больше необходимости писать в "Мускатный орех".
Помедлив, я делюсь с ней новостями:
- Меня приняли на курсы писательского мастерства. Я еду в Нью-Йорк на все лето.
- Вот как.
По голосу Донны можно догадаться, что новость произвела на нее впечатление. Она даже немного завидует. Чтобы не ударить в грязь лицом, она говорит:
- Помнишь, я рассказывала о кузине, которая живет в Нью-Йорке?
- Угу, - киваю я. - Миллион раз рассказала.