С той ночи, когда мы пытались написать год нашего выпуска на коровнике, прошло четыре дня, а наша компания все никак не может успокоиться. Вот, например, сейчас мы уже наверное, раз в двадцатый обсуждаем, что случилось после того, как приехали копы и всех, кроме меня и Себастьяна, разогнали. Сначала вернулась Лали и спасла нас. Затем, подъехали Мышь и Уолт, но к тому моменту мы уже ушли, забрав с собой лестницу, поэтому они решили, что все в порядке, и отправились по домам. Но по-настоящему смешно было в понедельник, когда мы пришли в школу: стоило кому-то из нас выглянуть в окно и увидеть цифры 198 и большое красное пятно, как он начинал смеяться так, будто вот-вот лопнет.
Тем утром на собрании Синтия Вианде затронула вопрос произошедшего и официально заявила, что вандализм не остался незамеченным и что злоумышленникам, если их, поймают, будет предъявлено обвинение. На что мы зафыркали, как котята. Все, за исключением Питера.
- Неужели копы могут быть такими кретинами? - продолжает он спрашивать нас снова и снова. - Они же там были и видели нас.
- И что же они видели? Кучку ребят, стоящих около старого коровника?
- Этот Питер - беее, - говорит мне Лали немного позже. - Он такой параноик. Что, черт возьми, он там делал?
- Я думаю, ему нравится Мэгги.
- Но Мэгги встречается с Уолтом.
- Я знаю.
- Так что, получается, она встречается с ними обоими? Разве это нормально - гулять с двумя парнями одновременно?
- Послушай. - Питер догоняет меня в коридоре. - Я не уверен, что мы можем доверять Себастьяну. Что, если он нас сдаст?
- Не переживай. Он последний человек, то может это сделать.
После того поцелуя одно упоминание имени Себастьяна стало для меня невыносимым, теперь его образ невидимой тенью повсюду следует за мной: в душе он подает мне шампунь, его лицо всплывает между строк в моих тетрадях. В воскресенье Мэгги, Уолт и я ездили на блошиный рынок, и, роясь в корзинах с футболками шестидесятых годов, я постоянно думала, какая из них понравилась бы Себастьяну.
Конечно, он позвонит.
Но он все не звонил.
Прошла неделя, наступило утро субботы, и мне нужно было собираться ехать на собеседование в Брауновский университет. В полном недоумении я смотрела на одежду, которую разложила на кровати, чтобы затем упаковать ее в маленький чемоданчик. Вещи напоминали бессвязные мысли тысяч незнакомцев: о чем я думала, когда покупала этот расшитый бисером свитер из пяти десятых? Или эту розовую бандану? Или зеленые леггинсы в желтую полоску? Мне нечего надеть на собеседование. Как я могу выглядеть нормально во всей э той разношерстной одежде? А что значит быть нормальной? Просто быть собой? Но кто я?
Что, если он позвонит, когда меня не будет? Почему он еще не позвонил? Может, с ним что-то случилось? Что, например? Я видела его каждый день в школе, и с ним все было в порядке.
- Кэрри? - зовет меня отец. - Ты готова?
- Практически. - Я кладу в чемодан клетчатую юбку, свитер с блестками, широкий ремень и напоследок кидаю старый платок "Эрмес", который принадлежал еще моей матери. Она купила его несколько лет назад, когда они с отцом ездили в Париж.
- Кэрри?
- Иду-иду.
Я спускаюсь по ступенькам.
Мой отец всегда нервничает, когда мы куда-нибудь едем. Он тщательно изучает карты, рассчитывает время и расстояние. Ему нравятся неизвестные данные только в уравнениях, в жизни же все должно быть определенно. Я в который раз напоминаю ему, что это не такая уж дальняя поездка. Его альма-матер, Университет Брауна, всего в сорока пяти минутах езды. Но он все равно волнуется: отвозит машину на мойку, снимает со счета наличные деньги, проверяет, на месте ли расческа. Доррит закатывает глаза:
- Ты уезжаешь меньше чем на двадцать четыре часа!
Всю дорогу идет дождь. Я смотрю по сторожам: листья уже готовы покинуть ветви деревьев, а птичьи стаи отправляются на зимовку на юг.
- Кэрри, - говорит отец, - не обращай внимания на всякую ерунду. И не переживай ты так сильно.
Он часто чувствует, что со мной что-то не так, хотя и не догадывается, в чем именно дело.
- Я стараюсь, пап.
- Потому что если ты так сильно волнуешься, - продолжает он, воодушевляясь одной из своих любимых тем, - ты дважды оказываешься в проигрыше. Во-первых, ты страдаешь из-за того, что уже произошло, но в то же время ты упускаешь то, что происходит в настоящем. Это жизнь, и не все в нашей власти. Мы… мы не можем ее контролировать.
Но мы должны. Должен быть какой-то закон, по которому, если мальчик целует девочку, он должен позвонить ей в течение трех дней.
- Другими словами, старина, жизнь, она такая: мучаешься, а потом все равно умираешь. - Я говорю это так, что мой папа смеется. К сожалению, я слышу, как на заднем сиденье вместе с нами смеется Себастьян.
- Кэрри Брэдшоу, правильно? - Парень по имени Джордж в одной руке держит мои документы, а другой пожимает мне руку. - А вы, сэр, должно быть, мистер Брэдшоу.
- Совершенно точно, - говорит мой отец. - Выпуск 1958-го.
Джордж оценивающе смотрит на меня.
- Вы нервничаете?
- Немного.
- Не стоит. - Он ободряюще улыбается. - Профессор Хоукинс - один из лучших. Он доктор наук по английской литературе и физике. Я читал в вашем заявлении, что вам интересно заниматься наукой и писать рассказы. Здесь, в Брауне, вы можете научиться и тому, и другому. - Он немного краснеет, как будто понимает, что ведет себя, как продавец на рынке, расхваливающий свой товар, и неожиданно добавляет: - Кроме всего прочего, вы выглядите превосходно.
- Спасибо, - бормочу я, чувствуя себя, как ягненок перед забоем. Но затем я вдруг понимаю, что веду себя глупо и излишне все драматизирую. Джордж прав: в Брауне все идеально от очаровательных зданий кампуса Пемброк-Колледжа из красного кирпича до Колледжа Грин, заросшего пышным вязом, который до сих пор не скинул листву, и роскошного здания с колоннами, где располагается библиотека Джона Картера, остается добавить себя на эту картинку с открытки.
Тем временем все идет своим чередом. Сначала собеседование в офисе профессора, где царит творческий беспорядок. "Какие у вас цели, мисс Брэдшоу?" - "Я хотела бы как-то повлиять на общество, сделать что-то значимое". Затем экскурсия по кампусу химическим лабораториям, компьютерному классу, дортуару первокурсников и, наконец, ужин с Джорджем на Тайер-стрит. Я чувствую себя, как бумажная кукла, которую переставляют в разные места и которая так измотана, что в любой момент может порваться. Во время ужина Джордж упоминает, что в "Эйвоне" сегодня выступает рок-группа, и я чувствую, что не могу отказаться, даже несмотря на то что вместо вечеринки предпочла бы лежать в гостиничном номере и думать о Себастьяне.
- Сходи, - настаивает отец. Он уже поведал мне, что был бы рад, если бы Джордж пригласил меня на свидание, потому что он интеллигентный и у него хорошие манеры.
- Тебе понравится Браун, - говорит Джордж, переходя на "ты", когда мы сидим в его машине. Он водит СААБ, достаточно мощный, недешевый европейский автомобиль. Если бы моим сердцем и мыслями не владел Себастьян, я, наверное, нашла бы Джорджа привлекательным.
- Почему ты так сильно любишь Браун? - спрашиваю я.
- Я вырос в Нью-Йорк-Сити, и Браун стал для меня своего рода побегом из тюрьмы. Здесь у меня появилась масса возможностей для самореализации. Например, в Брауне есть отличная интернатура, и благодаря ей летом я поеду в Сити, чтобы работать в "Нью-Йорк Таймс".
Неожиданно Джордж открывается для меня с новой, более интересной стороны.
- Я всегда хотела жить в Сити, - говорю я.
- Это лучшее место в мире. Но сейчас мне комфортнее в Брауне. - Он нерешительно улыбается. - Мне нужно было разобраться в себе, и университет мне в этом помог.
- А каким ты был раньше?
- Зацикленным, - говорит Джордж и усмехается. - А как насчет тебя?
- О, я тоже немного зацикленная, - говорю я, думая о Себастьяне. Но когда мы останавливаемся около клуба, я торжественно обещаю себе выкинуть Себастьяна из своих мыслей. Снаружи за маленькими французскими столиками стайками сидят студентки, они пьют пиво и флиртуют с париями. Мы же пытаемся пробраться внутрь через толпу около входа. Джордж кладет руку мне на плечо и слегка сдавливает его - я улыбаюсь.
- Ты на редкость милая, Кэрри Брэдшоу, - шепчет он мне на ухо.
Мы остаемся в клубе до самого закрытия, а когда садимся назад в машину, Джордж целует меня. Он целует меня еще раз, пока мы едем к отелю. Это простой и чистый поцелуй мужчины, который точно знает, чего хочет. Он достает из бардачка ручку:
- Могу я попросить номер твоего телефона?
- Зачем? - спрашиваю я.
- Чтобы я мог позвонить тебе, дурочка.
Он пытается поцеловать меня снова, но я отворачиваюсь.
Я чувствую себя немного пьяной и, как только падаю на кровать, понимаю, что я не то что немного пьяна, я прилично перебрала с алкоголем. Я спрашиваю себя, дала бы я Джорджу свой телефон, если бы не была так пьяна? Да я бы даже не позволила ему поцеловать себя. И наверняка сейчас мне позвонит Себастьян. Парни всегда звонят, когда тобой начинает интересоваться другой мужчина. Они, как собаки: никогда не замечают, что ты подстриглась, зато отлично чувствуют, когда на их территории порвался чужак.
Мы возвращаемся в Каслбери днем в воскресенье, но моя теория терпит крах: Себастьян не звонил. Правда, звонила Мэгги, причем несколько раз. Я уже собираюсь набрать ее номер, как она сама мне перезванивает.