- А вот центральная улица, - сказал таксист, сворачивая на улицу, по обеим сторонам которой были одни магазины. Мы с Ириной стали рассматривать манекены, выставленные в витринах универмагов. Если в Шанхае в такое время все еще бурлит жизнь, то в Сиднее было спокойно и безлюдно. Не было видно ни дворников, ни полицейских, ни проституток. На глаза даже не попалось ни одного загулявшего пьяницы. Ратуша и ее башня с часами, казалось, попали сюда прямиком из Парижа времен Второй империи, а площадь между ратушей и церковью давала ощущение свободного пространства, которого в Шанхае просто не существовало. Без столпотворения и вечного хаоса на улицах Шанхай не был бы Шанхаем.
Дальний конец улицы был уставлен домами в классическом и викторианском стилях, и на одном из них, похожем на итальянский дворец, красовались буквы СРО - это было главное портовое управление, за ним начиналась территория порта. Я вытянула шею, чтобы рассмотреть огромной стальной мост, возвышавшийся над черной гладью воды. Пожалуй, это было самое высокое сооружение в городе. Фонари, дюжины машин, проезжающих по нему, мерцали, как звезды.
- Это и есть Харбор-бридж? - спросила я у водителя.
- Он самый, - подтвердил водитель. - Единственный и неповторимый. Мой отец работал на нем маляром.
Мы проехали под мостом и вскоре оказались на узкой дорожке, зажатой между складами. Водитель остановил машину у указателя с надписью "Пирс-2". Хоть мистер Колрос уже заплатил таксисту за дорогу, я подумала, что надо бы, наверное, дать ему на чай. Когда он достал из багажника наши чемоданы, я протянула ему единственный американский доллар, который у меня остался, но мужчина покачал головой.
- Вам самим это может пригодиться, - сказал он.
Австралийцы, подумала я. Пока все шло хорошо.
У ворот в причальную зону мы с Ириной остановились. Дул холодный бриз, неся с собой запах морской воды и дегтя. Он продувал наши хлопчатобумажные платья. Был ноябрь, и мы рассчитывали, что в Австралии будет тепло. В порту стоял корабль МОБ, прибывший из Марселя. Сотни немцев, венгров, поляков, уроженцев Чехословакии и Югославии спускались по сходням. Это яркое смешение лиц, костюмов и языков напомнило мне Ноев ковчег. Мужчины тащили на плечах тяжелые деревянные сундуки. Женщины семенили за ними с целыми связками постельного белья и посуды под руками. Между ног путались дети, с интересом глазея по сторонам и выкрикивая что-то на незнакомых языках.
Мы спросили у охранника, где нам ждать, и он указал на поезд, который стоял невдалеке. Когда мы зашли в один из вагонов, оказалось, что там пусто. Задыхаясь от запаха свежей краски, мы с трудом протиснулись по проходу и заняли первое попавшееся купе. Обтянутые твердой кожей полки были покрыты толстым слоем пыли.
- По-моему, замечательный поезд, - сказала Ирина.
- По-моему, ты совершенно права.
Я раскрыла чемодан, достала одно из шерстяных одеял, которые привезла из Тубабао, и набросила его на плечи Ирины.
Через глубоко въевшуюся грязь на окнах нам все же было видно, как докеры разгружали корабль с помощью крана. Над их головами, пронзительно крича, носились чайки. Птицы - это единственное, что было знакомо мне в этом городе.
Пассажирам корабля приходилось перелазить через горы чемоданов и сундуков, чтобы добраться до своего багажа. Рядом со сходнями стояла девочка в розовой кофточке и белых гольфах. Она плакала, потому что потеряла в этом хаосе родителей. Рядом с ней присел один из докеров и что-то спросил, но она лишь покачала кучерявой головой и еще сильнее залилась слезами. Мужчина оглянулся на толпу, потом поднял девочку и посадил себе на плечи, в надежде, что так родители найдутся быстрее.
Пассажиров, получивших багаж, направляли к зданию, где над входной дверью было написано краской: "Иммиграционный департамент Австралийского Союза". Я поняла, как нам с Ириной повезло, что в Австралию мы прилетели на самолете. Хотя между Манилой и Дарвином перелет был тяжелым, и целом путешествие оказалось быстрым, и к тому же мы были единственными пассажирами на борту. Люди, покидавшие корабль, выглядели измученными и нездоровыми. Через час они начали выходить из здания, направляясь в сторону поезда.
- Неужели все они сюда поместятся? - удивилась Ирина.
- Конечно, нет, - сказала я. - Мистер Колрос говорил, что поездка до лагеря будет долгой.
К своему ужасу, мы увидели, как начальник станции собрал всех пассажиров в круг, как скот, и отдал команду заходить.
Локти, ладони и чемоданы загородили наше окно, когда люди, толкаясь, начали пробираться к входу. В отличие от нас, на европейцах было слишком много одежды. Кажется, на всех было по две куртки и по нескольку платьев или рубашек. Можно было подумать, что они решили сэкономить место для багажа, надев на себя всю свою одежду. В дверях купе возник мужчина в костюме в тонкую полоску. Несмотря на то что он выглядел довольно молодо, у него были совершенно седые волосы.
- Чи есть вольне мийсце? - спросил он. - Чи пани розумие по польску?
Я знала несколько фраз на польском языке, который похож на русский, но о том, что мужчина искал свободное место, мне пришлось догадаться. Я кивнула и жестом пригласила его войти. За ним вошли женщина и старуха в двух платках, завязанных на голове один поверх другого.
- Пржепрашам, - сказала старуха, усаживаясь рядом со мной. Но мои познания в польском уже исчерпались. Она посмотрела мне в глаза. Мы разговаривали на разных языках, но у нас обеих был одинаково обеспокоенный взгляд.
Трое чехов опустили чемоданы прямо в проходе и стали между полками купе. На рукаве одного из мужчин было темное пятно в форме звезды. Я слышала о том, что было с евреями в Европе, и эти рассказы относились к тому небольшому списку вещей, благодаря которым моя собственная жизнь переставала казаться ужасной.
Из-за того, что в купе набилось слишком много людей, вскоре сделалось душно, и Ирина открыла окно, чтобы впустить свежий воздух. Одежда наших спутников источала запах сигаретного дыма, пота и пыли. Лица после длительной поездки были изможденными и бледными. Мое платье, как и платье Ирины, пахло морской солью и авиационным топливом. Наши волосы выгорели на солнце и стали жирными у корней. Три дня мы не имели возможности помыться.
Когда в вагон зашла последняя группа пассажиров, нам снова открылся вид из окна. Рассвет уже вступал в свои права, выхватывая из полумрака гранитные детали зданий, которые мы не могли рассмотреть в темноте. В деловом районе Сиднея дома в стиле модерн и ар деко казались не такими высокими, как в Шанхае, но небо над ними было чистейшего голубого цвета. Я заметила красные крыши домов, разбросанных вдоль берега. На воде поблескивали золотые лучи восходящего солнца. Какими красивыми были эти отблески! Я сложила ладони и поднесла к губам. Ничего похожего раньше мне не доводилось наблюдать. Какой удивительный цвет! Наверное, в такие же тона окрашены глаза русалок.
Начальник станции взмахнул флажком и дал свисток. Поезд тронулся. Запах угля был еще более невыносим, чем воздух в купе, поэтому Ирине пришлось закрыть окно. Когда поезд покинул порт, все прильнули к окну, чтобы рассмотреть город. Сквозь доступный мне кусочек стекла я разглядела довоенные машины, которые в старых традициях неспешно двигались по улицам, где не было никаких пробок, беспрерывных гудков и рикш, как в Шанхае. Поезд проехал мимо многоквартирного здания. Я увидела, как открылась парадная дверь и на пороге появилась женщина в белом платье, шляпе и перчатках. Она словно сошла с рекламы модных духов. Образ женщины наложился на впечатление от гавани, и меня в первый раз охватил восторг от этой страны.
Но уже через несколько минут за окном стали мелькать ряды асбестоцементных домов с крышами из белой жести, окруженных запущенными садами, и мой восторг сменился чувством безысходности. Оставалось надеяться, что в Сиднее, как и во всех других крупных городах, рядом с железнодорожными путями жили только самые неимущие люди. Вид из окна лишний раз напоминал, что мы находимся не в Америке. Джин Келли и Фрэнк Синатра не будут танцевать на улицах этого города. Здесь не было ничего похожего на Эмпайр-стейт-билдинг, статую Свободы или Таймс-сквер. Лишь улицы изящных домов да мост.
Полька, что была помоложе, достала из сумки какой-то сверток, замотанный в тряпку. К запаху пота примешался запах хлеба и вареных яиц. Она предложила мне и Ирине по бутерброду с яйцом. Я с благодарностью приняла это нехитрое угощение. Мне очень хотелось есть, потому что я не завтракала. Даже Ирина, у которой из-за гриппа совершенно не было аппетита, улыбнулась и взяла протянутый кусочек хлеба.
- Смачнего, - сказала Ирина. - Bon appetit.
- Сколько языков ты знаешь? - спросила я у нее.
- Ни одного, кроме русского, - ответила она, улыбаясь. - Но я пою песни на немецком и французском.
Я снова повернулась к окну и заметила, что вид опять изменился. Теперь мы проезжали мимо полей, где рядками росли помидоры, морковь и зелень. Над полем летали птицы. Фермерские дома казались маленькими и одинокими и почти не отличались от хозяйственных построек во дворах. Мимо нас проносились железнодорожные станции. Можно было подумать, что они заброшены, если бы не аккуратные клумбы с розами перед ними и тщательно покрашенные знаки.
- Вполне вероятно, что Иван тоже будет в лагере, - задумчиво произнесла Ирина.
- Мельбурн намного южнее, - заметила я.
- Тогда нам нужно как можно скорее написать ему. Вот он удивится, что и мы оказались в Австралии!