Погрузка людей и багажа заняла у матросов больше трех часов. Иван дождался последней баржи. Ступив на ее палубу, он обернулся и помахал нам. Я сделала шаг вперед, испытывая желание что-то сказать, но ничего не приходило на ум. Возможно, если бы мне удалось проглотить комок в горле, я бы объяснила Ивану, что он ни в чем не виноват, что все дело во мне, в боли, которая до сих пор мучила меня и из-за которой я не могла связать свою жизнь ни с кем. А в конце я бы поблагодарила его, потому что мы с ним больше никогда не увидимся. Но я лишь глупо улыбнулась ему и помахала в ответ.
- Нам будет его не хватать, - с грустью произнесла Ирина, обнимая меня за талию.
- А я все время думаю об Америке, - отозвалась я. - О том, как изменится наша жизнь. Мне все еще не верится, что мы оказались такими везунчиками.
На ступенях госпиталя нас дожидалась Розалина.
- Что ты тут делаешь? - спросила Ирина. - Смотри, какая жара стоит, тебе нужно находиться внутри.
Лицо Розалины было мертвенно-бледным. Под глазами пролегли тени. Выражение ее глаз заставило нас замереть на месте. У нее за спиной в дверном проеме маячила фигура медсестры.
- Что с тобой? - спросила Ирина дрогнувшим от волнения голосом.
Розалина сглотнула и хриплым голосом сказала:
- Пришли мои рентгеновские снимки. Не понимаю. У меня ничего не было, когда я уезжала из Китая.
Я ухватилась за перила и уставилась себе под ноги, в песок, блестевший на солнце, как алмазная россыпь. Я поняла, что сейчас она сообщит что-то страшное, что-то такое, что изменит все. Глядя на сверкающие крупинки, я представила себе, как сквозь них просачиваются мои надежды.
Ирина растерянно переводила взгляд с бабушки на медсестру.
- Что произошло? - спросила она.
Медсестра вышла из тени на свет, стали отчетливее видны ее веснушки и глаза, похожие на глаза испуганной лошади.
- Тебешник. Туберкулез, - пояснила она. - Очень больна. Может умереть. В Америку уже не пустят.
Две недели мы с Ириной не находили себе места, ожидая окончательного ответа из американского иммиграционного департамента. Несмотря на то что капитан Коннор обычно был очень сдержан и никогда не проявлял своих чувств на работе, я заметила, что Ирину он выслушал особенно внимательно, и была благодарна ему за это. Мы, конечно, знали, что Соединенные Штаты не принимали больных туберкулезом, но Коннор сказал нам, что бывали исключения, хотя и нечасто.
Результаты пришли рано утром, и капитан пригласил нас в свой кабинет.
- В Америку ее не пускают, - сообщил он, покусывая кончик карандаша (эту привычку у других людей он ненавидел). - В ближайшие дни мы отправим вашу родственницу во Францию.
Я представила себе Розалину, которую в госпитале пичкали стрептомицином. Вряд ли она перенесла бы такое длительное путешествие. От нервного напряжении я сорвала себе кожу у ногтя и даже не заметила, пока не пошла кровь.
- Мне все равно, куда придется ехать, - сказала Ирина. - Главное, чтобы ей стало лучше.
Капитан Коннор кашлянул и встал со своего стула.
- В этом-то все и дело, - задумчиво произнес он, поглаживая бровь. - Во Францию вас, Ирина, не пустят. Они принимают только больных. Для вас с Аней двери Америки по-прежнему открыты, но я не могу обещать, что туда пустят вашу бабушку, даже если ей станет лучше.
Я попросила капитана послать телеграмму Дэну Ричардсу, но Дэн дал тот же ответ.
В течение нескольких дней, оставшихся до отъезда, нам с Ириной предстояло сделать тяжелый выбор. Я наблюдала, как она до самой ночи сплетала и расплетала косы, а затем плакала, плакала, пока не засыпала. Мы часами гуляли по острову. Я даже сводила ее на каменный выступ Ивана, но и там мы не обрели покоя.
- Капитан Коннор сказал, что Штаты могут принять бабушку, если она полностью выздоровеет. Но уверенности в этом нет. Австралийский консул, с другой стороны, согласен дать ей визу, когда она поправится, но при условии, что я проработаю там два года, - говорила Ирина.
Неужели мне суждено потерять этих замечательных женщин?
Как-то ночью, когда Ирина металась и ворочалась в кровати, я решила пройтись по пляжу. Мне больно было думать, что Ирине и Розалине придется разлучиться. Если французы настолько гуманны, что готовы принимать у себя больных и стариков, я не сомневалась, что Розалине там будет обеспечен самый тщательный уход. Но мысль о том, что им придется попасть в ту же ситуацию, в которой когда-то оказались мы с матерью, была невыносима. Ирина потеряла родителей, когда ей было восемь, и сейчас девушке снова предстояло остаться одной. Помочь Розалине выздороветь я не могла, но, возможно, мне удалось бы успокоить ее душу? Я села на теплый песок и посмотрела на звезды. Южный Крест ярко вырисовывался на темном небе. Борис и Ольга отдали свои жизни в обмен на мою, а Розалина говорила, что лучший способ чтить их память - это жить с высоко поднятой головой. Я закрыла лицо руками, надеясь, что буду достойна этой жертвы.
- Мама, - прошептала я, подумав о городе, который никогда не спит, о Нью-Йорке, и о той жизни, которую я могла бы построить в нем. - Мама, я надеюсь, что тоже смогу пожертвовать собой ради кого-то.
На следующий день, когда я вывешивала белье, ко мне подошла Ирина. У нее на лице снова играл румянец, она была спокойна. Я поняла, что моя подруга наконец-то сделала выбор, и с тревогой ждала, на что же она решилась. Я крепко сжала губы и приготовилась слушать.
- Я поеду в Австралию, - уверенно сказала она. - Не хочу рисковать. Если так будет лучше для бабушки и мы останемся имеете, мне все равно, куда ехать. Существуют вещи поважнее, чем петь в шикарных ночных клубах и любоваться статуей Свободы.
Я кивнула и снова взялась за белье, хотя сил у меня едва хватило, чтобы поднять одну наволочку.
Ирина села на перевернутое ведро и стала наблюдать за мной.
- Аня, ты должна рассказать мне об Америке. Обещай, что будешь писать и помнить о нас с бабушкой, - умоляющим голосом произнесла она, положив руки на колени и покачивая нотой. Ирина старалась сдержать слезы, но одна слезинка все же выкатилась из глаза и скользнула к губе.
В висках застучало, я чуть не задохнулась. Я почувствовала себя как пловец, который задерживает дыхание перед тем, как прыгнуть с вышки. Повесив на веревку мокрую юбку, я подошла к Ирине и взяла ее за руку. Подруга подняла голову, и еще одна слезинка выкатилась из ее глаз и капнула на мои пальцы. Сначала мне трудно было подобрать слова, они как-то не складывались в законченные предложения.
- Розалина говорила, что мы - все, что у нее есть.
Ирина не сводила глаз с моего лица. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но лишь крепче сжала мою руку.
- Ирина, я… не забуду тебя… и Розалину, - выдавила я. - Потому что я еду с тобой.
11. Австралия
За свою жизнь мне дважды приходилось срываться с насиженного места, но это не подготовило меня к тому потрясению, которое я испытала, оказавшись в Австралии. Через несколько дней после того, как Розалину увезли во Францию, мы с Ириной вылетели на военном самолете из Манилы в Сидней. Мы были так утомлены перелетом, что ни она, ни я почти ничего не запомнили о самом путешествии, кроме, пожалуй, невыносимой духоты, которая обрушилась на нас, когда мы пересаживались на другой самолет в Дарвине. Мы приземлились в аэропорту Сиднея рано утром. Нас встретил работник иммиграционной службы, которого звали мистер Колрос; он помог нам пройти таможенный досмотр. Сам он эмигрировал из Чехословакии год назад и немного говорил по-русски и по-английски. Мистер Колрос вежливо отвечал на все наши вопросы о стоимости жилья, еде и трудоустройстве, но, когда я спросила его, нравится ли ему Сидней, лицо его напряглось.
- Сидней - хороший город. Однако же привыкнуть к австралийцам - дело не очень простое, - ответил он.
Ирина крепко держала меня за руку. Во время нашего путешествия она подхватила грипп, и теперь ее била дрожь. Мы едва поспевали за мистером Колросом, который стремительно шагал через зал для прибывших, всем своим видом показывая, что даже в четыре тридцать утра у него были дела поважнее, чем возня с мигрантами.
У выхода нас ожидало такси. Он бросил наши чемоданы и багажник и заплатил таксисту, чтобы тот отвез нас к причалу, где мы должны были присоединиться к группе из Европы.
Мистер Колрос помог нам сесть в машину, пожелал удачи и захлопнул дверь. У меня из головы не шли его слова об австралийцах.
- Добро пожаловать в Сидней, девушки, - приоткрывая лишь уголок рта, поздоровался таксист и повернулся к нам. Его английский звучал непривычно, отрывисто, как потрескивание огня в камине. - Я вам покажу город. В такую рань это не займет много времени.
Мы с Ириной пытались рассмотреть город, в котором нам теперь предстояло жить, но Сидней был погружен во мрак. Солнце еще не взошло, а из-за нехватки электроэнергии после войны на освещение было введено ограничение. Все, что и смогла рассмотреть, - это ряды домов, выстроившихся вдоль улиц, да бакалейные лавки с закрытыми жалюзи на витринах. На одной из улиц собака с черными пятнами вокруг глаз задрала лапу на забор. Бродячая или домашняя? Непонятно. Но она явно питалась лучше, чем мы.