Анна смахнула слезы рукавом плаща и рассмеялась: - Очень придирчиво выбирала, оценивая симптомы. Но богатое воображение помешало - я слишком хорошо представляла, как в больнице станут спасать несчастную дуру, прочищая желудок сифонной клизмой… Немного поколебалась - не стать ли легкомысленной прожигательницей ненужной совсем жизни? Но в результате первых попыток прожигания впала в серую меланхолию. Такую привязчивую, как зубная боль. Она отравляла все вокруг, как осколок чертова зеркала, попавший в глаз андерсеновскому Каю.
- Бедняга видел только червя, пожиравшего розу… Его сердце стало ледяным. Знаешь, иногда я боюсь стать Каем. Боюсь разучиться радоваться, утонуть в черноте. - Он замолчал, глядя перед собой невидящим взглядом. Только сильнее сжались челюсти побледнели стиснутые губы. В тихий переулок с грохотом въехали немецкие мотоциклисты, пронеслись, спугнув стайку голубей и толстую няню с детской коляской, пустившейся во всю прыть под зеленеющую сень сквера.
- Ни за что! Никакого зловредного червя и агрессивной черноты допускать нельзя! Врач должен верить в то, что он может спасти. Иначе… Иначе у него ничего не выйдет… Но… - Анна с тревогой заглянула в глаза Мишеля. - Иногда я думаю: а вдруг я не храбрая Герда? Вдруг не умею спасать?
- Ты храбрая. Ты умелая. И мсье Тисо вовсе не нытик. Ну, посмотрите на меня хорошенько, доктор, разве я похож на меланхолика? У меня другая болезнь… - Его лицо оказалось совсем близко. А глаза больше не смеялись. Они молили.
Анну бросило в жар и только одна мысль билась во всем ее существе: "Нужен, нужен! Господи, как он мне нужен!"
- Ты похож… Ты похож на… - пролепетала она пересохшими губами. - Скажи: "моя девочка"…
Он обнял ее так, словно встретились они только что на перроне после долгой разлуки, истосковавшиеся, измученные одиночеством.
- Девочка моя… Моя девочка. Радость моя… Свет. Моя жизнь, - быстро твердили его губы, обжигая быстрыми поцелуями.
8
В комнате с каштаном под раскрытым окном, сидела Вера, отхлебывая горячий кофе и кидая на подоконник кусочки круассана для оживленно завтракающих горлиц. Некоторые, самые бойкие особи, даже заглядывали в комнату, вытягивая сизые шеи и проверяя блестящим глазом наличие следующей порции угощения. Рядом с пакетом молока лежал в боевой готовности диктофон, фиксируя тихий рассказ:
…- Анне и Мишелю несказанно повезло - нашлись две половинки и составили единое существо, совершенно неразделимое. Разлука ввергает таких людей в предкомматозное состояние. Им трудно дышать и туман бессилия застилает глаза. А стоит сойтись вместе - аж дух занимает от щедрость дара и хочется выложить про себя все самое главное…
…Так, так, так… - припрыгивая от азарта затеянной игры, Анна продолжала перечислять: …фиалки, Эдит Пиаф, Моцарта. А еще… Еще я люблю…, вокзалы, Маттиса, жареные каштаны, Верди, тигров, те места, где я не была. Море и попугаев! Люблю закаты - такой особый яркий косой свет, печальный и торжественный одновременно. Кажется, что солнце прощается навсегда и потому так ласкает все - деревья, букашек, заборы, крыши, каждую былинку… Все-все… Хочется плакать от умиления и жалости. Но в глубине души знаешь: утром оно опять взойдет, чтобы одарить радостью весь мир. И так будет бесконечно… И все мы, как и солнце, - бессмертны… - Закружившись, она навзничь упала на траву, глядя в высокое небо с флотилией облаков, торопливо проплывавшей над верхушками темных елей.
Мишель сел рядом, тоже поднял лицо к небу, словно ожидая от него подсказки.
- А я люблю зимнее море, безлюдные рестораны, пустые церкви, жалкий вид клиента перед объективом. Еще грозовую ночь, призраков, Джека Лондона. Вишню в цвету… Спаниелей… Тебя. Тебя, тебя и еще раз - тебя! - он склонился над ней, заглядывая в глубину зрачков. Поцелуй досказал невысказанное. Голова Анны лежала на коленях Мишеля, а над ними поднимал колючие темные ветки куст дикой розы, сплошь осыпанный пышными белыми цветами. Такими изысканными и нежными, что мысль о щедром Творце, в порыве доброты сочинившем это чудо, приходила сама собой.
- Пахнет как в раю. И пчелы жужжат так умилительно… Трудятся, малышки. А эти цветы… не знаю, но мне хочется плакать… Ну, почему, почему мне все время хочется реветь? - Анна села, отерев ладонью щеки. - Я ведь вовсе не плакса!
- Это от того, что красоту невозможно присвоить. Но мы присвоим. Я непременно посажу такой куст под твоим окном.
- В нашем доме будут большущие окна.
- В огороде полно всякой зелени - морковь, лук и, что самое главное, - кориандр. Не спорь - обожаю кориандр. Вечером ты будешь поливать огород из шланга, гоняя струей вислоухого щенка… А пацан - копия ты - будет прыгать и визжать от радости. Чумазый такой, глазастый, - Мишель перебирал волосы Анны.
- И девочка! Застенчивая, с тонкими светлыми косичками. Ты не станешь говорить, что дочка слишком инфантильна, когда она удерет со школьных танцев, потому что кавалер - прыщавый восьмиклассник опустил руку значительно ниже ее талии.
- Она будет жуткой кокеткой и коварной обольстительницей, - рука Мишеля забралась под блузку.
- Копия ты. Та самый коварный обольститель, Мишель… Вынырнув из поцелуя, Анна строго заглянула в его глаза: - Ты точно знаешь - так будет? Пообещай сейчас же! Поклянись!..
Изобразив присягу, Мишель прижал ее голову к своей груди. Теплая влага ее слез, проникшая сквозь рубашку, переполнила его сердце любовью и умилением.
- Хочешь признание? Странное!.. - тихо сказала Анна, шмыгнув носом. - Я подумала обо всем этом, как только увидела тебя - в твоем ателье, темном, как пещера. Ты так комично ловил штору, а потом бубнил что-то, спрятавшись под попонкой. Мне стоило большого труда не расхохотаться. И вдруг показалось, а что, если этот смешной фотограф будет со мной всегда? "Будет! Будет!" - отвечал всеведущий голос. Где-то в самой глубине памяти я уже, наверно, знала про нас все-все. До последнего кориандра. Только не могла хорошенько вспомнить.
- Как сон, который спрятался в ночном забытьи… А я мучился и мучаюсь до сих пор - где, где я мог тебя видеть? У меня ведь фо-то-гра-фическая память. Я не умею забывать лица!
- Это же так понятно! Ты видел меня в будущем. Вот в этом самом дне. Смотри! - вскочив, Анна сорвала полураспустившуюся розу, воткнула в спутавшиеся волосы, обеими руками подняла их к затылку… - Теперь вспомнил?
- Точно! Воспоминания о будущем - обычное же дело! Иди, иди сюда, девочка… Он осторожно развернул ее, всматриваясь, как падает на лицо освещение. - Стоп! Только не шевелись. Пожалуйста… - Мишель открыл фотоаппарат, навел объектив: - Смотри на меня. Вот так. И слушай: - Лю-би-мая…
9
…Как черна брюссельская ночь, если смотреть не в сторону освещенной улицы, а в сонный скверик за домом. Свечи каштана, белые, невесомые, пахли в темноте особенно сладко.
Вера сорвала соцветие и погрузила в него лицо. "- В конце-то концов ты можешь рассчитывать на нечто более существенное, чем фантазии" - сказала она настороженно ждущему диктофону. Вскрыла новую упаковку чипсов, и, прихватив бутылку Вишневого пива, с ногами устроилась в кресле.
- Анну Грас и Мишеля Тисо посетило та самая колдунья, что редко приходит к смертным - Великая любовь. Боже, как пафосно и даже фальшиво звучит. Она такая разная, эта любовь. Только вот со званием Великой как-то страшновато. А если никакая не вечная, не верная, не настоящая? Так - любовишка завалящая. Стыдно. Мне бывает стыдно за свою совершенно идиотскую историю. Идиотскую - это точно. Вот только надо понять - бывает ли идиотское великим? Сейчас расскажу все честно-честно, а потом решу…
…Это случилось в 1985 году. Я заканчивала выпускной класс французской спецшколы, а Рита Вишнякова - моя кузина - писала кандидатскую диссертацию по оздоровительному влиянию спортивной гимнастики в начальной школе. На зимние каникулы предки расщедрились - купили нам страшно дорогие путевки на престижный горнолыжный курорт в Домбае. Моя мама считала, что бледненькая девочка нуждается в спортивно-оздоровительном отдыхе. Но под присмотром старшего товарища. Меня, как девицу неопытную, пустили только из-за доверия к самостоятельной, исключительно правильной Рите. Комсомолка, спортсменка… Она и плаваньем, и горными лыжами увлекалась, и ляжки у нее были, как каменные - я щупала. А лыжный костюм - люминесцентно алый - ей папаня из загранкомандировки привез. Экипировочка, конечно, не как сейчас, но для тех времен - полный атас. Не то, что у меня - китайский лыжный костюм с начесом, в котором я была похожа на пингвина. У нас был прелестный пансиончик под названием "Вираж" - в три этажа, всего на десяток номеров, а вокруг - мамочки мои! Как же я их боялась - горы! Ночами, а у меня была отдельная крохотная комната, мне казалось, что они подступают совсем близко и наше ущелье захлопнется, как уроненная книга. Захлопнется и спрессует нас всех снежными страницами вроде веточек гербария.
Однажды и впрямь началось - завертелась жуткая метель и оборвала электролинию. Все погрузилось во тьму. Риты не было, я отложила роман Франсуазы Саган и постаралась не смотреть в окно, за которым крутила и завывала мгла… В доме было тихо, словно все вымерли. Я уже решила спуститься вниз, но тут в коридоре раздались мягкие крадущиеся звуки - шаги! Я нырнула под одело с головой… И в этот самый момент…
Вера вздрогнула, уронив с колен диктофон. Заливался соловьем, сбив воспоминания, маленький, но такой наглый мобильник.
В трубке прозвучал встревоженный девичий голос.
- Алло, ты меня слышишь?
- Привет, заяц!
- Ты как там? Не простудилась? Тебя не сбил велосипедист? Честно?
- Все прекрасно! Отдыхаю, гуляю, рисую. Деньги зарабатываю.
- Ты вообще-то сейчас где? Голос какой-то таинственный.