- Ничего, ничего, - отчаянным усилием выговорила я. - Он что, местный уроженец?
- Да, я думаю, он родился и вырос близ Вайдек-ра, - нетерпеливо говорил парень, явно встревоженный моим видом и моими расспросами. - Так что мне ему передать?
- Передайте ему, что старая мельница смыта водой и что все здесь по-другому, - взорвалась я, и мой голос звенел от страха. - Передайте ему, что для него нет места в Вайдекре. Пусть ищет себе другой маршрут. Скажите ему, чтобы он не ходил около меня или около моей земли. Скажите ему, что он здесь изгнанник и что я здесь хозяйка.
Мои колени подогнулись и, если бы не рука Джона, я бы упала. Он подхватил меня, как ребенка, и одним взглядом услал парня прочь.
Джон Мак Эндрю посадил меня в экипаж. Из-под сиденья он достал серебряную фляжку шотландского виски и поднес ее к моим губам. Я с отвращением отвернулась, но он принудил меня глотнуть несколько капель, и я вдруг согрелась и успокоилась. Мы долго сидели в молчании, пока, наконец, я не стала слышать удары моего собственного сердца. Мой разум закоченел от страха перед этим неожиданным явлением. Но я говорила себе, что бояться нечего, это, разумеется, какой-нибудь из неудачников-браконьеров или один из работников, которого принудили служить во флоте, но он сбежал в контрабандисты. Черная лошадь ничего не значит. Я просто запаниковала. И напрасно.
Но даже сейчас, сидя высоко в экипаже, где лежит на сотни фунтов серебра, я чувствовала себя уязвимой и испуганной. Я конвульсивно вздрогнула, затем глубоко вздохнула и, прикусив щеки изнутри, постаралась взять себя в руки. Затем я повернулась к Джону Мак Эндрю и улыбнулась ему.
- Благодарю вас, - сказала я. - Я просто глупа, если так расстроилась. Он - контрабандист и хотел где-нибудь припрятать свои бочонки с бренди. Когда я сказала "нет", он был оскорблен. Я не знаю, почему это так напугало меня.
Джон Мак Эндрю понимающе кивнул, но глаза его оставались настороженными.
- Почему вы сказали "нет"? - спросил он. - Что вы имеете против них?
- Я никогда этого не позволю, - проговорила я. - Я не хочу преступников у себя в Вайдекре, мне не нужно никаких предводителей, никакой шайки. - Теперь я уже почти кричала. - Сегодня он контрабандист, а кем он будет завтра? Я не хочу, чтобы кто-то чужой на черном коне по ночам скакал мимо моего дома. - Я остановилась с рыданием, сама испуганная своим взрывом.
Теплая ладонь Джона накрыла мою руку.
- Вы не хотите мне рассказать, почему? - спросил он, и его голос был мягким, нежным и любящим.
- Нет, - жалобно возразила я, - нет.
Мы сидели молча, лошади низко склонили головы к траве, позднее солнце освещало розовым светом барашки облаков, низко клонясь к морю.
- Я отвезу вас домой, - сказал Джон, и в его голосе звучали теплота и терпение. Теперь я знала, что он любит меня. Любит меня так сильно, что готов принять на веру то, что я делала, хотя это могло подсказать ему, что я далеко не такая прямодушная хорошенькая девушка, какой казалась. Он мог догадаться, что у меня есть секреты, и страшные секреты. Но он предпочел кликнуть лошадей и повезти меня домой. Мы ехали, глядя на заход солнца, который перешел в светлые сумерки, пока мы добрались до долины Гуд-вудского леса, а затем и в сияющую звездами ночь, напоенную сладостными ароматами. Домой мы приехали уже при свете луны, крохотного тонкого серпа на синем небе, и когда Джон Мак Эндрю подал мне руку, помогая выйти из экипажа, я почувствовала легкий призрак поцелуя на своих волосах.
Он не стал принуждать меня к объяснениям. Стояли последние дни уходящего лета, трава была вся скошена, зерно просеяно и оставалось много времени для визитов, танцев и пикников.
Когда мы с Селией, мамой и Гарри ездили к Ха-верингам, мы с Джоном всегда совершали одинокие прогулки по заросшему саду. Возвращаясь к чаю, мы видели как обменивались улыбками мама и леди Ха-веринг, но улыбки немедленно исчезали под нашими взглядами. Иногда по вечерам мы сворачивали большой ковер в гостиной Хаверингов, а мама садилась за рояль и играла джигу и разные деревенские танцы. Свой первый и последний танец я танцевала в объятиях Джона. Затем, пока мы ждали наши экипажи и воздух становился все холоднее и холоднее, доктор накидывал на мои плечи шаль, иногда слегка касаясь пальцем моей щеки, холодной и мягкой в лунном свете, как цветок.
Экипажи подкатывали к крыльцу, он подсаживал меня в карету, и, мягко сжимая мои пальцы, прощался со мной отдельно от всех. Лошади уносили нас домой, я откидывалась на шелковые подушки и чувствовала тепло его улыбки, блеск глаз, прикосновение руки к своей щеке. И я сидела не шевелясь, а мама сидела рядом со мной и тоже тихо улыбалась.
Но это легкое изящное ухаживание не могло поглотить меня настолько, чтобы я забыла о власти над Гарри, о власти над землей. Примерно раз в неделю я поднималась по ступенькам в тайную комнату и брала Гарри в ослеплении страха и наслаждения. Чем чаще это происходило, тем меньше это значило для меня, пока, наконец, мое ледяное презрение к Гарри не стало реальностью.
Теперь я точно знала, что мое влечение к Гарри исчезло. Хотя я думала, что веду себя с ним как свободная женщина, на самом деле я была рабом. Это не было свободным выбором. Я хотела его потому, что он был сквайр, а не ради него самого. Но сейчас, когда он потерял свое чистое очарование и стал довольно толстым и обрюзглым мужчиной, было уже поздно. Я имела дело со сквайром, а не с Гарри. Я не могла сказать "нет". Моя безопасность и мое присутствие на земле означали, что я должна обладать ее хозяином. Я платила свой оброк точно так же, как платят его наши арендаторы, подходя к моему столу с монетами, завязанными в уголке платка. Когда я ложилась на спину или ходила по комнате, пугая и восхищая Гарри каждым своим движением, я платила свои долги. И понимание этого удручало меня.
Гарри лишился своего очарования, но его не лишилась земля. Вайдекр сверкал той осенью, как алая кисть рябины. Летнее тепло стояло так долго, что даже в октябре Джон возил меня на прогулку в одной только накинутой на плечи шали. Но вскоре неожиданно пришли морозы, и на подернутой инеем земле я отлично могла видеть следы лисы. Наступил охотничий сезон. Каждый день мы с Гарри тренировали наших гончих и не говорили ни о чем другом, кроме как об охоте, собаках и лошадях. Это был первый сезон Гарри, и он страшно волновался. То, что наши гончие были самыми лучшими, означало, что хозяин должен следовать за ними по пятам, скакать по любым тропинкам и перепрыгивать через любые препятствия. Наш Шоу был отличным загонщиком, знавшим все лисьи тропы, к тому же я всегда скакала рядом с Гарри.
ГЛАВА 12
При таких опытных советчиках, как загонщик Шоу и я, у Гарри были все шансы на успех, и первый день охоты в октябре превратился в одну долгую славную гонку, которая началась на общинной земле. Затем большой петлей мы обогнули поля за нею, и убили лиса там, где лес Вайдекра граничит с вересковой пустошью. Это был старый опытный зверь. Клянусь, я уже охотилась за ним в последний год жизни папы. Тогда ему удалось уйти от своры наших гончих, но сейчас он стал тремя годами старше, папы уже не было в живых, и даже неопытный Гарри, который был начисто лишен охотничьего инстинкта, догадался, что хитрое животное стремится к воде, чтобы замести следы.
- Выпускай собак, Гарри, - кричала я, перекрывая лай гончих и грохот копыт, и ветер относил мои слова прочь.
Горн запел "Ту-ру-у! Ту-ру-у!", лошади рванулись вперед, а за ними ринулись в свою атаку нетерпеливые гончие. Лис помчался от них из последних сил. Ему почти удалось ускользнуть, но они догнали его на самом берегу, и Гарри, с трудом протолкавшись среди голодных и злых собак, отрезал ему хвост и подал его, еще окровавленный, мне. Я поблагодарила и приняла приз затянутой в перчатку рукой. Этот дар я получала каждый охотничий сезон, начиная с одиннадцати лет, когда папа вымазал мне лицо отвратительно пахнущей липкой кровью.
Мама задохнулась от ужаса, увидев меня, измазанную кровью подобно первобытному дикарю, и готова была открыто возражать отцу, когда он сурово объяснил ей, что мне нельзя умываться.
- Ребенок пахнет лисицей, - сказала мама. Ее голос, дрожащий от гнева, внезапно упал до шепота.
- Это традиция, - тон отца не допускал возражений. Для него этого было достаточно, для меня - тоже. Видит Бог, я не была разборчивой маленькой куклой, но когда он размазал кровь по всему моему лицу еще не высохшим обрывком хвоста, я покачнулась в седле от отвращения. Но я не упала, и я не стала умываться.
Я решила эту проблему по-своему и теперь, оглядываясь назад, понимаю, что это был способ типичный для меня. Папа сказал, что мне нельзя умываться, пока кровь сама не сотрется. Я размышляла над этим несколько часов, пока кровь сохла, воняла и стягивала мою кожу, а затем отправилась к песчанику за нашими конюшнями, села там и терла лицо песком до тех пор, пока кожа не стала чистой.
- Ты умывалась, Беатрис? - строго спросил папа, когда мы встретились за завтраком на следующий день.
- Нет, папа, я просто стерла ее, - ответила я. - Можно, я теперь умоюсь?
Раскат ласкового смеха потряс зазвеневшие окна и серебряный кофейник.
- Стерла ее? Ах ты, моя любимая малышка! - стонал он от смеха, промокая глаза салфеткой. - Да, да, теперь можешь умыться. Ты не нарушила традицию, все в порядке. И сделала это совершенно по-своему, вот что смешно.
И сейчас, принимая окровавленный хвост от Гарри, я мыслями унеслась к той сцене. Запах свежей крови напомнил мне все так живо, будто это случилось вчера. Но папы уже нет со мной, и все теперь совсем не так.
- Хороший гон, мисс Лейси, - обратился ко мне один из молодых Хаверингов, сводный брат Селии, Джордж.