У Эхнатона одобрительно расширились глаза. Я повернулась взглянуть на отца, сидящего за царским столом. Лицо его, как и подобало настоящему визирю, было бесстрастно, словно маска: отец не желал показывать, какие чувства он испытывает из-за того, что его дочери сцепились прилюдно, словно две кошки. Я глубоко вздохнула и ответила:
- Я сделала свой выбор, когда вышла замуж за Нахтмина.
Нефертити откинулась на спинку трона.
- Уходи, - прошептала она, потом пронзительно вскрикнула: - Уходи и никогда не возвращайся!
Я увидела застывшие на ее лице решимость и горечь - и вышла из Большого зала, не придержав хлопнувшие за моей спиной двери.
Ипу, сидевшая у меня в покоях, уже прослышала о произошедшем.
- Мы уедем, госпожа. Уедем сегодня вечером, на первой же царской барже. Твои вещи уже уложены.
Мои сундуки, готовые к отъезду, стояли на кровати, и меня потрясло, как быстро все это было проделано.
Меня изгнали.
Потом в покоях внезапно появилась мать.
- Мутноджмет, что ты делаешь? Одумайся! - взмолилась она.
Отец застыл в дверях, словно часовой.
- Эйе, ну скажи же что-нибудь своей дочери! - вскричала мать.
Но отец не стал уговаривать меня остаться.
Я подошла к матери и обхватила ее лицо ладонями.
- Я не умираю, мават. Я просто возвращаюсь к моему мужу, в мой дом, к моей жизни в Фивах.
- Но твоя жизнь здесь!
Она посмотрела на отца. Тот взял ее за руку.
- Это ее выбор. Одна дочь тянется к солнцу, а другой довольно чувствовать его лучи в своем садике. Они разные, только и всего.
- Но она никогда не сможет вернуться! - воскликнула мать.
- Нефертити передумает, - пообещал отец. - В конце концов ты сможешь сюда приехать, котенок.
Я обняла отца, потом крепко прижала к груди мать, а слуги тем временем принялись таскать сундуки, громоздя один поверх другого.
- Мы будем приезжать к тебе дважды в год, - пообещал отец. - Я устрою так, чтобы встретиться с царем Миттани в это время.
- Если Эхнатон тебе позволит.
Отец промолчал, и я поняла, что он собирается сделать это независимо от того, даст фараон свое соизволение или нет. Потом я услышала шум и, обернувшись, увидела двух маленьких девочек, глядящих на меня из-за колонн. Я поманила их к себе.
- Ты уезжаешь? - спросила старшая.
- Да, Мери. Хочешь проводить меня до пристани и помахать на прощание?
Мери кивнула, а потом заплакала:
- Но я хочу, чтобы ты осталась!
Ее слова тронули меня. Мы были знакомы всего лишь месяц.
- Ты еще даже не видела всех моих лошадей! Я хотела показать их тебе!
Я предпочла закрыть глаза на ее эгоизм. Наклонившись, я поцеловала малышку и пообещала:
- Когда-нибудь я вернусь и посмотрю на них.
- И мой храм? - всхлипывая, пробормотала Мери.
- И твой храм, - сказала я, хоть меня и воротило от такого потакания.
Ее собственный храм Атона? Что же за царица выйдет из этой девочки, если ей дозволена любая роскошь? Как она научится сдержанности или терпению?
Я дошла с матерью до пристани, а когда корабль был готов, не удержавшись, расплакалась. Кто знает, что может случиться после нашего прощания? Я могу умереть родами, или мать может скончаться от любой болезни из тех, что процветают на берегах Нила. Мы взялись за руки, и я вдруг очень остро почувствовала, как сильно я ее подвела. Я принесла ей лишь печаль - а ведь дочери полагается радовать мать.
- Прости, - сказала я ей. - Будь я хорошей дочерью, я бы вышла замуж за человека, угодного фараону, и осталась неподалеку от тебя. Я подарила бы тебе внуков, чтобы ты могла держать их на коленях. А вместо этого я приношу тебе лишь душевные муки.
- Ты живешь так, как предопределено Амоном. И сожалеть тут не о чем.
- Но ты одинока, - возразила я.
Мать придвинулась ко мне и прошептала - так, чтобы не слышал отец:
- И я каждую ночь утешаю себя напоминанием о том, что именно тебе, а не Нефертити, улыбнется вечность. Даже без золота, детей или короны.
Она поцеловала меня в макушку, и даже отец, кажется, расчувствовался, когда я помахала на прощание Амарне, драгоценности, сотворенной моей семьей среди песков. Амарна с ее новообретенным блеском и золотом была слабой соперницей Фивам, и все же, когда я покинула ее, на меня нахлынуло ощущение потери: это было наследие моей семьи, а я покидала ее навеки.
21
Фивы
14 фаменота
Наш корабль едва вошел в порт, а мой муж уже был на пристани. Он отвел меня домой и уложил на нашу кровать. Я посмотрела на стены. Когда мы въехали в этот дом, стены были белыми и матовыми. Теперь же на них красовались росписи, изображающие реку, и фаянсовые изразцы.
- Кто все это сделал? - спросила я.
- Я нанял одного художника из города. Он управился за три дня.
Я оценила работу этого художника по достоинству. Она была хороша. Не так великолепна, как мог бы сделать Тутмос, но все равно было красиво. Для реки он подобрал насыщенные и разнообразные цвета.
- Ну, рассказывай! - попросил Нахтмин.
Я вздохнула и рассказала ему про рождение Анхесенпаатон, потом про Кийю и про то, как меня изгнали из Амарны. Нахтмин обнял меня и крепко прижал к себе.
- Что же в тебе такое, мив-шер, что так притягивает к тебе людей? Я думал о тебе каждый день и размышлял: а вдруг твоя сестра задумает подослать ко мне убийц, а потом, когда я буду мертв, выдаст тебя замуж за кого-то другого?
Я ахнула.
- Нахтмин!
- Ты для нее - все, - сдержанно произнес он.
- А ты - все для меня. Нефертити понимает это. И если бы она услышала хоть шепоток в твой адрес, она остановила бы руку фараона…
- Она сделалась настолько могущественна?
- Ты бы видел всех этих людей у Арены и на улицах! Они сделают ради нее все, что угодно.
- А ради него?
- Не знаю.
Нахтмин погладил меня по щеке:
- Давай сейчас подумаем о другом.
И мы занялись любовью. Позднее Ипу принесла нам обед: фиги и миндаль, рыбу и свежевыпеченный хлеб. Мы ели и разговаривали, и Нахтмин рассказал мне о нашей гробнице в холмах за Фивами, о том, как основательно она сделана и как красиво рабочие ее отделали.
- Я нашел рабочих, которых нанимал фараон до переезда в Амарну. Теперь они работают по найму на любого знатного человека, который готов платить. Фараон сделал глупость, не взяв их с собой.
- Фараон сделал много всяких глупостей, - отозвалась я.
Тут со скрипом растворилась дверь, и рука Нахтмина метнулась к ножу. Я посмотрела вниз и рассмеялась:
- Это всего лишь Бастет! Иди сюда, огромный мив!
Нахтмин нахмурился:
- Ты только глянь, какой он большущий вырос!
Я посадила Бастета на колени, и он замурлыкал, радуясь вниманию.
- Даже удивительно, что он не сердится на меня за то, что я уезжала.
Нахтмин приподнял брови.
- Ну… Он тоже тосковал не меньше меня, пока тебя не было.
Я посмотрела на Бастета.
- Мив, ты хорошо себя вел?
- Спроси у своего любимого льняного платья.
Я помедлила.
- Что, того самого?..
Нахтмин кивнул.
- Ты порвал мое платье?! - воскликнула я, и Бастет прижал уши, как будто точно знал, о чем я говорю.
- Сомневаюсь, что он тебя понимает, - заметил Нахтмин.
- Еще как понимает! Он испортил мое любимое платье!
- Возможно, это научит тебя не уезжать из дома, - шутливо заметил Нахтмин.
Мы улеглись, укрывшись легкими льняными покрывалами, а Бастет свернулся у нас в ногах. Я рассказывала про Амарну, Северный дворец и Арену, над которыми трудились тысячи человек, а Нахтмин слушал. Когда настал вечер, мы отворили двери и уселись на балконе, любуясь встающей над рекой луной. В реке отражались большие дома, мерцающие сотнями огоньков.
- Как он может думать, что Амарна когда-либо сравнится с этим? - спросила я.
Я была очень благодарна Амону за то, что я жива и сижу вместе с человеком, которого люблю, на балконе, глядящем на величайший город Египта.
На следующее утро, когда я вернулась в свой сад, я восхвалила мужа за его старания обеспечить мандрагору водой, а гибискус - подкормкой. Даже Ипу поразилась тому, с какой ловкостью он управился с этим всем.
- Я была уверена, что мы тут застанем по возвращении грязь и сорняки, - призналась она.
Мы рассмеялись, и Нахтмин тут же пожелал узнать, над чем это мы смеемся.
- Всего лишь над твоими доблестными свершениями в саду! - отозвалась я.
Вернуться к моей жизни в Фивах оказалось нетрудно. Нил нес свои воды, птицы пели, цапли вели брачный танец, а Бастет шествовал по дому, словно владыка Египта.
Мы с Ипу отправились на рынок, купить рыбы для Бастета, и я снова вспомнила о том, как великолепны Фивы. Розоватые холмы и темное золото камня сияли чистыми красками раннего утра. Старухи раскладывали на прилавках свои товары, жевали бетель и сплетничали друг о дружке. Река отливала золотом под лучами зимнего солнца, а люди с тяжелыми сетями несли груз с торгового корабля. Мы прошли через толпу, и мужчины сперва глядели на меня - их внимание привлекали мои золотые и серебряные украшения, - но куда дольше их взгляды задерживались на Ипу, которая проплывала меж прилавками, улыбаясь шуткам мужчин.
Плотник Пасер пожелал узнать, доволен ли фараон сундуком, который он для него сделал семнадцать лет назад.