Сводня, услышав эти слова от сельской девушки, скромной простушки, как ей казалось, оторопела, но тем не менее не отступила.
- Да, сейчас у меня есть один недостаточек, хе-хе-хе… Но человек, понимающий толк, взял бы не тебя, а меня! - Она хотела возбудить любопытство Тажигуль и вызвать ее на разговор.
- Принарядись и выставь себя на базаре рабов, возможно, найдется покупатель из господ…
- Гордячка! - вскрикнула, как от укола, сводня, и поддельную улыбку на ее лице сменила нескрываемая ненависть. - Ну, погоди, толстокожая деревенщина… Ты не хочешь нежных слов - так будет тебе кнут!
- Если даже змеей, как кнутом, будешь бить, не соглашусь! Все равно я погибла теперь…
- Ты знаешь, в чьих ты руках?
- Знаю.
- Ну, так и не прощайся с жизнью. Скажи "хорошо", а делай все по-своему. Он же головы не поднимает от опиума. Будешь жить вольготно…
- Уйди… Прочь с глаз, подлая тварь! - закричала Тажигуль.
- Ты что, убить хочешь меня, непокорная? Хе-хе-хе… Повертись, повертись в этой тесной клетке!
- Сгинь с глаз, подлая!
- Пожалей своих родителей, - сказала у дверей сводня. - Если не покоришься, сочжан сгноит их в зиндане.
- Гадюка… не упоминай моих родителей! - крикнула Тажигуль и с воем бросилась на пол…
3
Приготовления закончились, начали съезжаться гости: китайцы, уйгуры, дунгане, казахи - и все не с пустыми руками. По китайскому обычаю подарки были обернуты в красную бумагу, на которой красовались свадебные иероглифы-символы - шуанси. Люди подходили к столу, записывали свое имя и вручали принесенное специально назначенному человеку. Старосты-шанъё и другие ставленники сочжана привели в подарок коней под отделанными серебром седлами.
Под разноцветным шатром поставлены были в ряд столики, ломившиеся от напитков и блюд китайской и уйгурской кухни.
Пир начался. Под дробь бубнов два молодых шафера вывели жениха - Чжан-сочжана с огромным, в тарелку, цветком на груди. А следом сводня и китаянка чуть не силой выволокли Тажигуль, одетую в красивое оливковое платье, с венком на голове.
- Двойная свадьба, двойная радость! - провозгласили традиционное свадебное приветствие чиновники-китайцы, женщины начали бросать под ноги жениха и невесты серебряные монеты, потом заискрились бенгальские огни и послышались оглушительные выстрелы хлопушек.
Гостей пригласили за столики.
- Первый тост, - объявил, встав, тамада-китаец, - в честь нашего великого полководца Чан Кайши!
Все вскочили с мест и водку из наполненных рюмок вылили в изящный сосуд, стоявший на специальном столе.
- А этот бокал в честь родителей! - и содержимое рюмок перелито в другой сосуд.
- А теперь, - сказал тамада, - выпьем за здоровье всем нам родной пары, пожелавшей семейного счастья!
Зазвенели бокалы, замелькали над столами палочки для еды - чоки.
- Сегодня действительно двойная радость, - поднялся низенький человек в военной форме, его едва было видно из-за столика, - выпьем за соединение двух национальностей!
Вновь прозвенели бокалы, и опять застучали по тарелкам палочки. Чжан-сочжан, будто сел на колючку, завертелся, замигал глазами. Он смотрел на Тажигуль, голова которой склонялась все ниже и ниже, девушка, казалось, давно бы упала, если б ее не поддерживала сводня. Он опасался своей невесты: "Вдруг возьмет да и плюнет в лицо - опозорит перед гостями!"
Кто-то из гостей закричал:
- Пусть невеста покажет лицо!
Чжан побелел, как стена. Ища помощи, он посмотрел на уйгурских старост-шанъё.
- По нашему обычаю женщины не сидят вместе с мужчинами, - пробормотал один из них.
- Довольно и того, что она из уважения к гостям присутствует здесь, - добавил другой.
- Давайте лучше пить и радоваться! - предложил тамада и попросил наполнить бокалы.
- Мы счастливы, - проворковал толстенький шанъё, - счастливы, что отдаем дочь за Чжан-сочжана…
- Если бы отдал жену, был бы еще счастливее, - буркнула Тажигуль.
Ее слова не перевели, и пьяные китайцы ничего не поняли. Напротив, услышав голос девушки, они заликовали и снова наполнили рюмки.
Веселье продолжалось. Самолюбию гостей льстило, что свадебный пир находится под охраной пятидесяти солдат полицейского участка. Сам участок располагался на краю березовой рощи, у двух высоких холмов, напоминавших горб верблюда. С этих холмов было видно далеко вокруг, поэтому здесь постоянно находились дозорные. А сегодня, в день свадьбы, приказано было на всякий случай удвоить караулы. Однако солдаты, воспользовавшись случаем, напились и играли в карты. Более ловкие продолжали тащить со столов водку, закуски, мясо и тоже пировали подальше от глаз начальства. Все внимание караульных с холмов было обращено на свадьбу. Им не терпелось сдать дозор и поскорее присоединиться к веселью.
Стояла темная ночь. А в березовой роще было еще темнее. Когда Ходжанияз со своими людьми приблизился к участку, один из трех высланных вперед разведчиков встретил его:
- Свадьба, кажется, в разгаре, кругом шум. В дозоре ходят всего несколько человек. И на холме двое.
- Спешивайтесь! - приказал Ходжанияз.
Десять человек он оставил с лошадьми, Сопахуну и Палтахуну с двумя десятками джигитов поручил уничтожить дозорных на холмах и после этого обстрелять полицейский участок. Сам Ходжанияз с остальными джигитами двинулся к воротам. Недалеко от стен крепости они встретили своих разведчиков.
Ворота закрыты, - сообщили те. - Похоже все пьяные, шумят…
Сопахуну и Палтахуну осталось совсем немного до вершины холма. Они уже ясно слышали голоса дозорных:
- Ты что, уснул?
- Нет.
- Не хочется торчать здесь. Давай спустимся и отведаем чего-нибудь. Ведь тихо же!
- Дурак! Узнает начальник - шкуру спустит…
- Ну и простак ты! Да посмотри, что там творится… Кто тебя узнает?
- Потерпи. До смены осталось немного.
- Нет, я спущусь. Смотри, как танцуют!
- А, пропади все… Поскорей бы до карт добраться.
- И когда же сочжан выдаст жалованье, обещанное по случаю свадьбы?
- Да разве эта крыса выплатит деньги?
- А если так, с чего у тебя такое рвение? Пойдем спустимся!
- Потерпи, говорю! Как бы беда не стряслась…
- Какая еще беда? Трус! Собака на привязи!
Солдат, шурша камнями, начал спускаться вниз. Едва он приблизился, Сопахун бросился на него и, не дав крикнуть, придушил. Потом шепнул Палтахуну:
- Кончай второго и давай условный сигнал!
Когда подкрадывались ко второму дозорному, один из джигитов поскользнулся, зашуршали камни. Дозорный выстрелил. Но второй выстрел - это стрелял Палтахун - свалил солдата. Джигиты, выскочившие на холм, открыли огонь по укреплению: казалось, в горах гремит гром и сверкают молнии. Первые же выстрелы снесли трех из пяти часовых на стенах. С криком: "Бей! Руби!" - Ходжанияз бросился к воротам. Тем временем люди, проникшие в участок под видом родственников Тажигуль, - и среди них Самсакнияз и тот дехканин с бочонками спиртного, - побежали к воротам, увлекая за собой часть гостей. Преодолев сопротивление двух часовых, они открыли ворота повстанцам. В участке началась паника.
Схватка продолжалась недолго - окруженная со всех сторон немногочисленная группа оставшихся в живых солдат сложила оружие.
Ходжанияз с двумя десятками джигитов вошел в шатер, где был пир. Находившиеся там гости попрятались под столики.
- Не двигаться! - крикнул Ходжанияз и выстрелил из маузера три раза подряд.
- Кто Чжан-сочжан? - спросил по-китайски Пазыл.
- Этот, этот, - показал тамада на лежавшего под столиком жениха.
- Вяжите! - приказал Ходжанияз.
Словно баранов, связали в одну цепочку китайских чиновников и вывели во двор. Жались друг к другу в сторонке мусульмане, только что пировавшие на свадьбе сочжана. Ходжанияз оглядел всех.
- Солдат отпустите, пусть убираются… Чиновников подержим у себя. Согласится правительство - обменяем на оружие. А этого подлеца, - он ткнул маузером в лоб Чжан-сочжана, - судите сами.
Сочжан лишился чувств, и джигиты поволокли в сторону его обмякшую, обвисшую мешком тушу.
- А вот с вами как быть? - обернулся Ходжанияз к старостам-шанъё и прочим приспешникам сочжана.
Те тряслись от страха.
- Прости аллах… М-мы в-винов-аты…
- Шкуру с вас содрать живьем, и то будет мало, прохвосты!
- Простите нас…
Все эти предатели уже ползали по земле, плача и целуя ноги Ходжанияза. Тажигуль с ненавистью смотрела на них.
- Ходжа-ака, - сказал Пазыл, - если мы убьем их даже тысячу раз, все равно расплата не будет полной, не будем марать наш меч, поднятый во имя свободы кровью этой мрази!
- Простите нас! - закричали гоминьдановские холуи, прильнув к земле.
"Ну и жалостлив этот… - подумала, сжимая кулаки, Тажигуль. - Была бы я на его месте…" Откуда было знать бедной девушке, как далеко вперед смотрел Пазыл, откуда ей было знать его мысли: "Если перебьем их, народ по-разному истолкует это. Надо попробовать противопоставить гоминьдановцам всех, кого можно. Используем пока и этих подлецов, а придет время - рассчитаемся с ними…"
Прочь с глаз, прочь! - крикнул Ходжанияз.
- Аллах да отблагодарит вас! - заверещали предатели.
Джигиты, недовольные таким решением, измазали им лица сажей и выпроводили пинками.
- Доченька, - Ходжанияз по-отцовски погладил по голове Тажигуль, - ты стала искоркой, зажегшей наше восстание. Бог услышал твои мольбы, и мы спасли тебя. Если аллах пожелает вознаградить нас полным счастьем, враги будут изгнаны с нашей земли, иншалла!..