- Моя сестра и наши подруги. Люси, Флора, Клеманс.
- Они знают, зачем ты здесь?
Беспокойные брови Месье словно сошли с карикатуры.
- Да, они знают, что я ждала тебя.
- Им известно, кто я?
На секунду я ошарашенно замолкаю: Месье мог допустить, что я ничего не расскажу своим лучшим подругам. Я. Девчонка. Я бормочу:
- Но… разумеется, известно!
- И они знают мое настоящее имя?
Если я скажу ему правду, мне снова придется бессмысленно оправдываться, и из этой перепалки я неизбежно выйду проигравшей. Тогда я решаю солгать:
- Нет. Они называют тебя Месье.
Впрочем, это наполовину правда: они действительно его так называют, отчасти потому, что я, не в силах произносить два восхитительных слога его имени, сама теперь использую только имя своего персонажа.
- Будь осторожна. Ты даже не представляешь, как быстро распространяются подобные слухи.
- Я знаю своих подруг. У них нет никаких точек соприкосновения с людьми твоего круга.
Месье издает долгий-долгий удрученный вздох.
- Всего ты знать не можешь. Это Париж.
- Ты должен мне верить.
"С какой стати?" - могло промелькнуть в голове Месье. Мы бы не стали обсуждать столь болезненную тему, как доверие, если бы я умела держать язык за зубами. Тем не менее он наклоняется ко мне и целует в лоб.
- Мне пора бежать.
Я бросаю на него пронизывающий взгляд. То есть я надеюсь, что он пронизывающий.
- Ну, тогда беги.
Месье направляется к двери.
- Ты хочешь со мной встретиться еще?
- Конечно.
Потом, поскольку я не свожу с него застывших глаз, он добавляет:
- Когда мы познакомились, у меня было меньше работы. А сейчас кризис закончился, дела оживились. К счастью, конечно… - Томный взгляд скользнул от моей шеи к бедрам. - Но иногда к несчастью…
Чувственность, озаряющая лицо Месье, исчезает, чтобы уступить место холодной, хирургической трезвости.
- Но это так.
Я киваю без всяких эмоций.
- А теперь поцелуй на дорожку, - вздыхает Месье.
Его губы уже утратили томную мягкость. Все в нем теперь принадлежит жене и клинике. Я предпочитаю подставить ему свой живот, прошептав:
- Ну, тогда звони.
- Позвоню.
Чувствуется, что ему немного неловко давать такие обещания после того, как он столько раз их не выполнял. Точно так же выглядит моя сестра, когда бабушка просит ее прислать открытку с каникул: всем известно, что даже двухминутный звонок для нас - это уже подвиг, а открытка из трех слов - вообще недостижимая цель. Бабушка и сама знает: вряд ли получит какой-либо письменный привет с нашего отдыха, и самое ужасное - она улыбается и прощает нас заранее, находя всевозможные оправдания обычному эгоизму, который не может сломить ни жалость, ни любовь.
Если я примерю эту метафору на себя, получится, что мой неблагодарный внук пришел навестить меня и забрать мои подарки. Тем лучше, если этот презренный мальчишка, спускаясь по лестнице, чувствует себя виноватым. Для меня это маленькая компенсация за все то, что я не посмела сказать или сделать.
Поскольку у меня не хватает духу смотреть, как он уходит, я возвращаюсь в кровать и зарываюсь под одеяло. Пытаюсь уснуть, но ни на секунду не перестаю представлять Месье в образах, при которых сон становится невозможным. Дело как раз в том, что я не могу подобрать нужных образов! У меня не получается вообразить страстные сцены, обычно предшествующие стадии моего засыпания. Убийственная разница между фантазиями и реальностью подавляет все мечты, которым я могла бы предаться.
Держа окурок в руке, я пристально смотрю на себя в зеркало. Пепел осыпается на простыни, еще хранящие запах Месье, едва уловимый, спрятанный где-то в складках. Этот укус на ляжке, который я приняла за выражение чувств, это легкое жжение в животе, напоминающее о произошедшем, - на самом деле всего лишь проявление возбуждения, не считающегося с моим. Не прошло и двух минут после его ухода, а мне уже плохо от острого чувства нехватки, не поддающегося объяснению, и все мольбы в мире, все душераздирающие просьбы не смягчат сердце Месье, не заставят его найти для меня пять минут в своем расписании до того момента, как его вновь не охватит внезапное желание секса.
Я уже знаю, что скажу Бабетте по телефону. Этот мужчина - чудовище. Этот мужчина не любит меня и никогда не любил. Это самый худший из мерзавцев, который до последней минуты не может мне сказать, придет он или нет. Он приходит с опозданием, уходит раньше, а в середине осыпает меня упреками, почти ставя мне в укор пятьдесят шесть минут, которые мы провели вместе, даже меньше часа, и мне уже кажется, что я их у него украла, приставив нож к горлу. Этот мужчина приходит, переполненный моими комплиментами, что я сама делала ему этим летом, надеждами, что связывала с ним, фантазиями, в которых предоставила ему главную роль. И он красуется передо мной, раздувшись от важности, и входит в меня, когда я еще сухая, и насмехается над моим желанием поговорить с ним.
Я пишу книгу об этом мужчине, но он видит во мне только опасность, готовую разрушить его жизнь и семью, живую угрозу, так некстати имеющую литературные способности, которая столь низко мстит ему, и он малодушно дает мне обещания, позволяет мне платить за гостиничный номер, но я прощаю ему, Бабетта. Я прощаю ему все. Ведь я влюблена.
Октябрь
- Алло?
- Это я.
- Кто - я?
- Ну… я!
Мое лицо морщится, как у старой кокетки, которую просят назвать ее возраст.
- Да кто это? Извините, но я ничего не слышу.
- Элли! - возмущенно кричу я.
- Элли?
- Да!
Шум на другом конце линии. На долю секунды слышно, как подошвы Месье изящно постукивают по кафельному полу клиники.
- Извините, я не понял. Кто говорит?
Тон довольно резкий. Совершенно мне незнакомый. Я подавленно повторяю:
- Элли. Ты меня не слышишь?
- Послушайте, я сейчас в клинике, здесь плохая связь, и у меня очень много дел. Кто говорит?
- Элли!
- Какая Элли?
- Беккер. Элли Беккер! - решаюсь уточнить я, покраснев и побелев от стыда, с испорченным на весь день настроением.
Настоящее унижение - это не случайно заправленное в трусы платье или падение с лестницы в метро. Это, прежде всего, осознание, что тебя спутал с тысячей других мужчина, о котором ты пишешь книгу.
- Элли Беккер, - повторяет Месье совершенно другим голосом, сладким, как карамель. - Здравствуй. Как твои дела?
- У тебя что, много знакомых по имени Элли? - спрашиваю я, смертельно оскорбленная.
Смех Месье для меня - словно те шлепки, что он раздает мне во время секса.
Ноябрь
Пятница. Я прекрасно это помню. Даже если я была скорее горда тем, что смогла добиться свидания с Месье, я себя ненавидела. У меня не было никакой срочной необходимости в этой встрече. Я сама устроила себе это ожидание на холодной улице Франсуа-Мирон и теперь получала от Месье сообщения, откладывающие его приезд на десять, двадцать, тридцать минут. Я была похожа на курильщика, который, продержавшись полгода без сигарет, позволяет себе выкурить одну и после этого малодушного поступка выбрасывает окурок, с мерзким вкусом во рту, пропахнув дымом и горько сожалея о содеянном. Не следовало вообще бросать курить. Чувство вины - слишком тяжелое бремя.
Когда я позвонила Бабетте, чтобы хоть как-то отвлечься от моих посиневших коленок, она издала долгий вздох.
- Ну и где ты сейчас?
- Я… на улице. Жду Месье.
- На улице? Там же всего три градуса, ты все себе отморозишь!
- Если я пойду в кафе, то не смогу там курить.
- С каких это пор ты не можешь обойтись без сигареты?
- С тех пор, как встретила Месье. Я уже полчаса тут прыгаю. Учитывая мое волнение, курю каждые пять минут.
- Он на работе или дурит тебе голову?
- В клинике его в последнюю минуту, когда он уже собирался уезжать, отозвали назад. Я сама предложила подождать его, Бабетта.
Я украдкой шмыгнула носом.
- А теперь мерзну.
- Да уж, как не повезло, что его позвали обратно, - проскрипела Бабетта.
- Не говори. Очень некстати.
- А ты его ждешь для чего конкретно? Я уверена: он поговорит с тобой десять минут на углу улицы и умчится на всей скорости.
Значит, вот где настал конец терпению Бабетты. В июне я почувствовала это у Валентины, а теперь лишилась поддержки и своей лучшей подруги. Мои опоры рушились одна за другой.
- Я должна его увидеть. Ты прекрасно это знаешь.
- И когда он появится и плюнет тебе в физиономию, ты его поблагодаришь.
- Что я тебе сделала, Бабетта? - с трудом выдавила я, сжавшись от такого оскорбления, которого совершенно не ожидала.
- Да ничего, Элли… Зачем ты упорствуешь? Тебе не кажется, что стадия скорби давно прошла?
- Какая еще стадия скорби?
- Я прекрасно понимаю: существуют моменты, когда считается нормальным грустить и творить невесть что, но сейчас ты словно вошла во вкус. Серьезно, этот тип не стоит восьми месяцев твоей жизни. Это безумие.
- Знаю. Но я обязана с ним поговорить. Мне нужны ответы.
- Ответы на что?
- Для моей книги. Она должна быть правдивой.
- Она должна быть правдивой. Вы только ее послушайте. Правда в том, что ты готова ради него на что угодно, а не только книгу написать.
- Согласна, но…
- И ты действительно думаешь, что, оказавшись перед ним, захочешь задать ему эти вопросы? Вопросы, которые вызовут у него только раздражение?
- Значит, ты считаешь, что поступаю неправильно.