- А как насчет болиголова? - продолжал допытываться Птолемей. - Как долго проживет человек, приняв смертельную дозу?
- Ну, во всяком случае, ему хватит времени, чтобы произнести со смертного одра памятную речь, как сделал Сократ. То есть это хороший яд для писателей, поэтов и философов.
Олимпий помолчал и добавил:
- Но болиголов - не только яд. В небольших количествах он применяется для лечения болей в груди и при астме. Конечно, чтобы решиться на такой способ лечения, нужно иметь смелость.
- Или впасть в отчаяние, - вставила я.
- Лекарства и яды тесно связаны друг с другом. Греческим словом "фармакон" обозначают и то и другое. А когда жизнь становится невмоготу, яд - лучшее снадобье против такого недуга.
Я подумала о римском способе убивать себя, пронзая мечом. Конечно, для цивилизованного человека яд более приемлем. Кроме того, как мне показалось, римляне слишком спешат покончить счеты с жизнью. Они хватаются за меч или вскрывают вены даже при мелкой неудаче.
- Что правда, то правда, - согласилась я с Олимпием.
Мы продолжили прогуливаться, обсуждая растения.
- Вот белладонна, или "сонная одурь". - Он указал на длинный веретенообразный куст с овальными листьями. - Отравляет все вокруг себя сильнодействующими испарениями. Симптомы необычные: картины перед глазами расплываются, а сердце начинает колотиться так неистово, что его биение слышно на расстоянии вытянутой руки. Очень болезненно. Тебе это вряд ли бы подошло, - добавил Олимпий, повернувшись ко мне, и легкой походкой зашагал дальше. - А вот так называемый "собачий лопух". Его цветы - эти серые пушистые шарики. Яд вызывает страшные конвульсии и оставляет на лице жертвы безобразные гримасы.
- Довольно! - сказала я. - Откровенно говоря, все они для меня сливаются в одно.
- Нет, я хочу послушать еще. А что здесь? - Птолемей указал на куст с пучками белых цветов.
- Весьма интересное растение, - ответил Олимпий. - Молочай, родственник лавра. В закрытом помещении человек может лишиться чувств от одного запаха этих цветов. Ядовитые свойства растения сохраняются долгое время после того, как само оно увянет и умрет. Симптомы ужасны: неутолимая жажда, невыносимые боли в желудке, нестерпимый зуд. Кожа шелушится, внутри все горит.
Родственник лавра. Да, листья этого растения с виду такие же, как в любимых римлянами лавровых венках. Да и симптомы, что говорить, схожие. Неутолимая жажда - жажда славы. Нестерпимый зуд - стремление к власти. Внутри все горит - от азарта, разжигаемого заговорами и интригами.
- Неужели нет никакого противоядия? - спросила я, думая скорее об этом аллегорическом недуге, нежели о реальном.
- Противоядие? Только если попытаться извергнуть яд вместе с рвотой. Но зачастую это тоже вредит жертве.
Итак, едва ты соприкоснулся с отравой - едва твое чело увенчал лавровый венок, - ты обречен.
- Давайте оставим тему ядов, - предложила я. - Открой нам другую сторону сада - исцеляющую.
Птолемей скорчил гримасу, заявил, что это скучно, и, пока Олимпий показывал мне грядки с полынью, хной, лавандой, имбирем, алоэ, нардом и бальзамином, почти не обращал на них внимания.
- А в том углу сада, - сказал Олимпий - высажены растения, обладающие обоими свойствами. Как горькое яблоко.
Он указал на ползучую лиану, только что закончившую цвести. На ней уже завязывались плоды.
- В малых количествах эти фрукты можно использовать, чтобы истреблять насекомых или провоцировать выкидыш. Но стоит превысить дозу, и плоды вызовут мучительную смерть.
- Пожалуйста, не пробуй это средство на нас, - отозвался Птолемей.
- А вот знаменитая и легендарная мандрагора, - заявил Олимпий.
Мясистые сморщенные листочки отходили от центрального стебля растения, а между ними гнездились пурпурные цветы.
- Яблоко любви. Оно вызывает у своей жертвы - если это слово уместно - любовное желание, - рассказывал Олимпий. - Кроме того, мандрагора способствует зачатию, но в избыточных количествах способна вызвать ступор, болезненный понос и смерть. Однако соблазнители не могут подмешивать его в вино, чтобы быстрее добиться желаемого, поскольку хмельное усиливает не любовные, а ядовитые свойства растения.
- Мне говорили, что у мандрагоры какие-то особые корни, - заметила я.
- Да, корень мандрагоры похож на фаллос. Считается, что когда корень вытаскивают из земли, он кричит.
- Как фаллос? - У меня вырвался смех. - В жизни не слышала, чтобы фаллос кричал.
Олимпий смутился, Птолемей тоже залился краской, а потом оба покатились со смеху.
- Отличная сцена для греческой комедии, - выговорил наконец Олимпий.
Осмотр сада на этом закончился, но когда мы уже уходили, я бросила последний взгляд на невинную с виду мандрагору и снова рассмеялась.
В тот вечер я тихо ужинала в своих покоях в компании Хармионы, Ирас, Птолемея и маленького Цезариона, которого пора было учить, как вести себя за столом.
- Когда ты в свое время станешь царем, тебе придется давать множество пиров, - рассказывала я сыну, подвязывая ему салфетку. - Это обязанность монарха, причем далеко не самая обременительная. Любой правитель вынужден пробовать великое множество разнообразно приготовленных яств и выслушивать уйму речей. Смотри: ты должен расположиться таким образом…
Смеркалось, в комнате зажгли масляные лампы, и на меня вдруг накатила унылая волна разочарования и безразличия. Я все же чувствовала себя здесь чужой. Рим изменил мой взгляд на мир: то, что когда-то казалось совершенным и достаточным для счастья, теперь виделось мелким, почти провинциальным.
"Выброси этот вздор из головы! - приказала я себе. - Александрия - не захолустье. Тысячи кораблей приходят в наш порт. Товары со всего света собираются здесь, прежде чем продолжить свой путь в другие страны. Шелк, стекло, папирус, мрамор, мозаики, снадобья, пряности, металлические изделия, ковры, керамика - все проходит через Александрию, величайший торговый центр мира".
Тем не менее мне казалось, что здесь слишком тихо. Может быть, причина была в том, что с одиннадцати лет меня сопровождали беспрерывной чередой интриги, бунты, междоусобицы, заговоры и войны, а теперь вдруг настала нормальная жизнь?
"Разве не чудо, что ты - царица независимого Египта и твои права никем не оспариваются? Ты сидишь здесь и безмятежно вкушаешь вечернюю трапезу, - говорила я себе, как строгий учитель непонятливому ученику. - Ты, не кривя душой, можешь заверить Птолемея, что отравленного хлеба на его стол не подадут никогда. Твоя страна живет в мире и процветает. Чего еще желать правителю? И у кого из царей при вступлении на престол было меньше шансов достичь этого, чем у тебя?"
- Это мандрагора, - долетел до меня конец фразы. За столом шла беседа, а я не слышала ни слова.
- Почему ты говоришь сама с собой? - спросил Птолемей. - Я вижу, что твои губы шевелятся. А нас ты не слушаешь!
- У меня мысли блуждают, - призналась я. - Я словно еще на борту нашего корабля.
Хармиона бросила на меня сочувственный взгляд. Она понимала, о чем я говорю. Это не имело отношения ни к волнам, ни к тому, что я отвыкла ходить по твердой земле.
- Я-то думал, что ты рада убраться со старой посудины! - воскликнул брат. - Расскажи-ка им о мандрагоре и о том растении с мохнатыми цветками, что способно скрутить тебя и завязать в гордиев узел.
- Он слишком увлекся ядовитыми растениями и совершенно не обращал внимания на целебные, - посетовала я. - Насчет гордиева узла ты сам придумал, Олимпий такого не говорил.
- А зря! - заявил Птолемей, ковыряясь в тарелке. - Вообще-то от всего этого я потерял аппетит.
- Кстати, - вспомнила я, - нам нужно вернуть царских дегустаторов. По обычаю, перед тем как подать царю пищу, ее пробовали особые слуги - не отравлена ли. Работа нетрудная, но нервная. После выхода в отставку дегустаторы, как правило, предавались безудержному обжорству. В наше отсутствие эту должность во дворце упразднили, но теперь пора ввести ее заново.
- Да, моя госпожа, - согласилась Ирас. - Многое нужно сделать теперь, когда ты вернулась домой навсегда.
Вернулась навсегда. Но почему же мир и мое прекрасное царство кажутся мне пустыней? Я вижу перед собой людей, и все они ищут заботы, убежища или защиты. Я помогу им… И пусть они никогда не узнают, какой беззащитной чувствует себя порой их защитница.
После ужина я попросила Мардиана прийти ко мне, чтобы поговорить с глазу на глаз. Когда он вошел в комнату, я так обрадовалась ему, что чуть не рассмеялась. Как уже отмечалось, он располнел, и в нем отчетливее угадывался евнух. Меня это не радовало, но тут уж ничего не поделать: я не могла запретить ему объедаться лакомствами - ведь он не имел иных радостей плоти и хоть чем-то должен был компенсировать тяжкое бремя управления страной, два года лежавшее на его округлившихся плечах. В отличие от множества других вельмож и чиновников, он вознаграждал себя яствами со стола своего правителя, а не деньгами из его казны.
- Дорогой Мардиан, у меня нет слов, чтобы выразить, до чего я счастлива иметь такого помощника, как ты. Мне на редкость повезло.
Его широкое квадратное лицо озарилось улыбкой.
- Это ответственное поручение весьма почетно, и я с гордостью взялся за него, - промолвил он в ответ, усаживаясь на указанное мною место. - Однако твое возвращение, помимо прочих чувств, вызвало у меня облегчение.
Он устроился удобнее, расправил складки своего одеяния и скрестил ноги в усыпанных самоцветами сандалиях.
- Сирийские, новый фасон, - с лукавой улыбкой пояснил он, заметив мое внимание. - Купцу пришлось уступить мне одну пару как часть пошлины.