* * *
Вечер мы провели в греческом ресторане. Мне всегда нравилась средиземноморская кухня, и я оценила внимание бывшего мужа.
Марычев пришел с женой, опоздав на тридцать минут.
Заказал, не глядя в меню, равнодушно передал кожаную папку супруге. Та долго гнобила официанта массой уточняющих вопросов о калорийности блюд. На диете, значит.
Пока она вяло ковыряла в тарелке, мужчины перешли к обсуждению деловых вопросов. Я же, откинувшись на плетеную спинку, изучала эту совершенно негармоничную пару.
Чем дольше длится брак, тем больше супруги похожи друг на друга. Маша и Сергей, напротив, выглядели антагонистами.
Марычев - поджарый, загорелый, излучал энергию и силу.
Маша - рыхловато-болезненная, квашня с ямочками. Ямочки на щеках не умиляли, а раздражали.
Иногда Марычев бросал на жену торопливо-равнодушный взгляд, словно хотел убедиться, что вот она, еще здесь, рядом с ним. И ему становилось скучно и тошно.
Мы с Олегом были, наверное, интереснее - затеяв невинный флирт. Он, по старой памяти, касался моего бедра, неожиданно перехватывал мою руку с бокалом и отпивал, а затем касался губами запястья.
Марычев, зная анамнез наших отношений, тонко улыбался.
Маша отворачивалась. Мы ей были неприятны.
Марычев, похоже, знал, как именно я проникаю в суть, и старался не смотреть мне в глаза. Но в какой-то момент забылся, рассмеявшись, и потерял контроль.
Я мгновенно воспользовалось, нырнула в чужой мир.
Здесь было, как на празднике. Разноцветные шарики, глиняные свистульки, поп-корн, затейливые карусели, веселая музыка. Немного простовато, но в сочетании с радушием − обезоруживающе. Только вдалеке − черная полоса. Она наступала медленно, алчно, без шанса на спасение. Но чем ближе наступала болезнь, тем бешеней вертелись карусели, тем громче гудели свистульки. Марычев ни секунды не верил в то, что умрет. Намеревался прожить еще долго и весело.
Интересно, Маша знает?
Маша вяло водила тигровой креветкой по тарелке, рисуя узоры из легкого средиземноморского соуса. Почувствовав, что я смотрю, подняла голову. Мелькнул неровно прокрашенный пробор.
Знает о болезни мужа, знает и очень боится. Ей страшно остаться одной, и она готова на все, чтобы этого не произошло.
Некая внутренняя готовность перетянуть на себя болезнь мужа, вытащить его на себе из надвигающейся паники и страха. Ей очень важно быть как все. Иначе… Иначе зачем жить? А у всех должна быть семья и долг перед семьей. Ее так воспитали.
− Десерт? - дыхание Олега было теплым и искушающим, с нотами дорогого табака.
− Обязательно.
…− Мне бы хотелось увидеться снова, − при прощании Марычев галантно поцеловал руку.
Маша равнодушно кивнула мне и направилась к машине.
− Она не светский человек, - извинился Марычев за жену. − Не любит, когда кто-то нарушает ее границы.
− А вы?
− А я люблю.
* * *
Олег вызвался меня проводить. Оставил машину у ресторана, и мы пошли по набережной. Желтые листья шуршали под ногами.
− Как в былые времена, − сказал он. - Последний раз я так гулял с тобой… и не вспомнить, когда. Помню только, что поздней осенью. И мне хотелось тебя целовать. Все время. Но домой мы не могли идти: там нам мешали Лялька, телефон и телевизор.
− Блага цивилизации.
− Считаешь Ляльку благом цивилизации? - усмехнулся он.
− Благо цивилизации - телевизор. А Лялька просто благо. Твое и мое.
− Теперь у тебя нет телевизора.
− И ты не можешь меня целовать.
− Почему не могу? − Он остановился и повернулся ко мне. − Не представляешь, как я соскучился… Я не целовал тебя целую вечность и один день.
− Гораздо больше. Ты не целовал меня два года. Два года - намного больше, чем вечность и один день.
− Я не знал, что так будет. Я не знал, что не смогу жить вне тебя и без тебя.
− Я замерзла. Пойдем домой. Хотя бы сегодня - пойдем домой.
…Не угар.
Не лихорадка.
Легкая, пронзительная грусть.
Мы снова незнакомцы - встретились в ресторане, немного выпили, оказались в постели. Утром я сварю кофе, он небрежно чмокнет меня в уголок припухшего зацелованного рта и уйдет. С тем, чтобы никогда не звонить и не возвращаться.
Ночь связала нас − и теперь уже навсегда.
− Это ты и не ты, − сказал Олег.
Было четыре часа утра, и мы лежали на узкой кровати.
− Это я и не я.
Боялась, что ответит пошлостью типа: "Надо придумать, что сказать Алле". Но - молчал. И я поняла, что Алла ничего для него не значит. Но - будет с ней жить дальше. Потому, что никогда не сможет попросить у меня разрешения вернуться. И я никогда не попрошу, чтобы он вернулся.
Горечь, горечь, вечный искус на губах твоих, о, страсть…
Олег поцеловал меня в темечко.
− Скажи, Марычев умрет?
− Он действительно болен. Очень сильно болен. Онкология.
Олег тихонько выругался и прижал меня к себе.
− Подожди, я же не сказала, что он умрет. Не путай причину со следствием.
− Успокаиваешь? - его голос сорвался на хрип. - Мы были с ним в центре. Врачи, как и ты, говорят: вы смертельно больны, но это не значит, что умрете. Надо верить! Надо бороться! И прочая ерунда… Знаешь, как он отреагировал?
− Как?
− Сказал: "Из-за этой ерунды я потерял пять часов рабочего времени?" И вышел. А потом плакал в туалете. А я делал вид, что ничего не слышу. Что делать, Каська?
− Все наши проблемы в голове. И только. Мы сами их придумываем, наделяем отвратительной формой и выталкиваем в реальность. Потом удивляемся, почему в нашей жизни все не так, как хочется. А все лишь потому, что мы же и запрограммировали собственную жизнь. Ты мысленно уже похоронил Марычева, а он, между прочим, очень хочет жить. И в этом заключается его шанс.
− И?
− Поверить.
− В бога?
− Лучше в себя. Бог может и подвести. Когда он нужен, то всегда занят… Скорой смерти я не увидела, если это тебя интересует. Но и спокойной жизни тоже. Ад Марычева еще впереди. Его личный ад.
- Ничего! И в аду люди живут!
Что да, то да…
- В общем, исцелить - вряд ли. Я не господь бог. Но вот перетянуть… Переместить картинку… Как на компьютере… Если ты понимаешь, о чем я. Понимаешь?
− Переместить картинку… − Олег резко сел, кровать натужно скрипнула. − Марычев будет жить, а кто-то за него умрет. Разве так бывает?
- Редко, но бывает. В моей практике несколько случаев.
− Как это сделать? В смысле, технически? - тон бывшего мужа стал деловым.
− Если бы знала, давно получила Нобелевскую премию, − усмехнулась я. - Окажись в окружении Марычева искренне любящий человек, тогда…
− А жена? - спросил Олег и сам же отмахнулся. - Они давно со-существуют. Он сам по себе. Она сама по себе. Машка будет только рада, если он умрет. Квартира, деньги, машина и свобода. Живи - не хочу.
- Марычев должен пройти через это сам, - увещевающее сказала я. - Каждое испытание дается нам для чего-то. Все, что нас не убивает, делает сильнее.
− Следуя этой логике, можно предположить, что твое пьянство стало испытанием для нашей семьи. И мы его не выдержали, − глухо ответил Олег. - Марычев болен, и я не собираюсь пускать все на самотек. Мне тебя хватило. Ты с ним встретишься, Каська. И будешь работать столько, сколько надо.
За окном лениво просыпался город.
Олег молча одевался. Словно и не было минувшей ночи.
Словно не было нас. Впрочем, нас уже действительно не было.
− А если я сорвусь?
− Не сорвешься, − он положил на прикроватный столик несколько купюр.
Вздрогнула, принимая. И поняла, что он прав. Не сорвусь.