- Вот и мой милый Куцик! Папа купил его в цирке. Он бегает за мною, как собачка, и, кроме того, умеет делать разные фокусы. Ну, дружок, покажи себя.
Анюта сорвала с дерева ветку, подозвала лошадку к забору, ударила ее слегка по спине и закричала:
- Вперед, голубчик, гоп! гоп!
Пони несколько раз ловко перепрыгнул через забор; потом принес брошенный ему носовой платок и, наконец, встал на колени перед своей барышней. В награду за это он получил два кусочка сахара.
- Как он хорошо выдрессирован, - заметил Казимир, - впрочем, неудивительно, что он охотно исполняет приказания такой повелительницы, как вы. Да я счел бы за величайшее счастье…
- За этот комплимент вы будете наказаны. Посмотрим, так ли вы послушны, как мой Куцик.
- Приказывайте.
- Извольте… Вперед! Гоп!
Казимир перепрыгнул через забор.
- Еще раз!
Резвушка заливалась громким смехом, хлопая в ладоши.
- Теперь платок… Apporte ici!
И это приказание было немедленно исполнено.
- Что же дальше? Я жду!
- Ну, на колени… - проговорила Анюта и покраснела до ушей.
- Неужели я не заслужил кусочка сахара?
Оба расхохотались, как дети.
- Вы на меня не сердитесь? - спросила милая девочка, кладя ему в рот кусочек сахара.
- За что же?
- За мою глупую шутку… Не подумайте, что я зла… Когда вы узнаете меня поближе, вы увидите, что сердце у меня предоброе… Теперь прощайте, - прибавила она, вырывая у него руку, которую он покрывал поцелуями, - ко мне сейчас придет учитель музыки… Приходите к нам почаще, пока еще не холодно и можно играть в саду. Вот, например, хоть бы завтра…
- Непременно приду… Благодарю вас за приглашение.
В тот же самый день, после обеда, посетил Огинских иезуит, патер Глинский, - человек светский, ярый патриот и усердный служитель церкви. Он был отличным проповедником и состоял чем-то, вроде гофмейстера, при особе графа Солтыка, которого в былое время воспитывал. Ходили слухи, что он даже и теперь позволяет себе давать наставления этому своенравному богатому господину. Патер был видным мужчиной, напоминавшим скорее дипломата, чем теолога. Правильные черты лица, умные, как бы заглядывающие в глубину души глаза, изящные манеры, элегантные обороты речи, - одним словом, все изобличало в нем человека, привыкшего ходить по гладкому паркету дворца, а не по каменному полу церкви. Ловкий иезуит привык давать советы в роскошном будуаре, а не в изъеденной червями исповедальне.
- Я полагал, что вы еще в деревне, - сказал Огинский, идя навстречу своему гостю.
- Мы вернулись вчера, - ответил патер. - Граф заскучал.
- А знаете ли вы, что моя Анюта уже окончила курс в пансионе?
- Неужели? Следовательно, она уже не ребенок, а взрослая барышня. Где же она? Как бы мне хотелось ее увидеть!
- Она гуляет в саду со своими подругами. Хотите, я позову ее?
- Нет, не надо, я сам пойду к ней.
Патер Глинский надел шляпу с широкими полями и отправился в сад, где застал девушек за игрою в волан. Анюта подбежала к нему и обняла за шею.
- Как вам не стыдно, ведь вы уже не ребенок! - шутя, заметил ей иезуит, с видом знатока любуясь расцветающей красотою.
- Что ж за беда? Я вас люблю по-прежнему! Поиграйте с нами в жмурки!
- Помилуйте! Это неприлично моему сану!
- Вот увидите, как это будет весело.
Шалуньи подхватили патера под руки, отняли у него шляпу и трость, завязали ему глаза носовым платком и с громким смехом начали скакать вокруг него. Напрасно злополучный иезуит старался поймать одну из них; кончилось тем, что он, выбившись из сил, обхватил руками Анютиного пони. Проказницы были в восторге. Они посадили патера верхом на лошадку и торжественным маршем двинулись по аллеям.
VIII. Красный кабачок
Утром, когда Елена осторожно вошла в спальню к Эмме, та уже проснулась. Ее роскошные волосы раскинулись по подушке, окружив прелестное личико золотистым ореолом.
- Мне хочется еще полежать… я устала, - проговорила красавица, щуря глазки.
- Понежьтесь, милая барышня, приберегите свои силы для нынешнего вечера, - ответила старуха и таинственно прибавила. - К нам опять приходила еврейка. Она просит вас пожаловать в Красный кабачок.
- Сегодня вечером?
- Да, часов в десять.
- Хорошо.
Утром заезжал Казимир Ядевский, но его не приняли. После обеда Эмма вышла со двора вместе с Еленой, внимательно осмотрела вход в таинственный кабачок и попросила свою мнимую тетушку указать ей, где дом купца Сергича.
- Отдайте ему эту записку, - сказала девушка своей спутнице, когда они подошли к дому, - я подожду вас здесь, на тротуаре.
Поздно вечером Эмма, закутанная с головы до ног, отправилась без провожатой в дом Сергича. Купец принял ее в маленькой комнатке с закрытыми ставнями: почтительно поцеловал руку, усадил на диван и, стоя, стал ожидать приказаний.
- Знаете ли вы, зачем я сюда пришла? - спросила Эмма.
- Я знаю все, сударыня, и готов служить вам по мере сил и возможности.
- Мне придется довольно часто бывать у вас, не вызовет ли это подозрений?
- Ни в коем случае. Я попечитель братства Сердца Господня, и меня нередко посещают знатные дамы.
- Посланные мною вещи здесь?
- Точно так.
- Позвольте мне переодеться.
Не прошло и четверти часа, как из дома купца Сергича вышел стройный красивый юноша в венгерке из темно-синего сукна, высоких сапогах и меховой шапочке. На плечи его была накинута шинель, в кармане лежал заряженный револьвер. Эмма превратилась в мужчину, словно бабочка, стряхнувшая золотистую пыль со своих крылышек.
Улица, на которой стоял Красный кабачок, была плохо освещена.
Девушка осторожно отворила калитку, вошла во двор и, приложив два пальца к губам, тихонько свистнула. К ней тут же выбежала хозяйка кабачка, Рахиль, и шепнула ей на ухо:
- Он уже здесь.
- Господин Пиктурно?
- Да… Поговорите с ним.
- Прежде чем принести его в жертву, я попробую обратить его на путь истинный.
- Напрасный труд, этот человек должен погибнуть… Я сумею лучше вас устроить это дело. Мальчик влюблен в меня по уши и готов повиноваться мне беспрекословно, - прибавила еврейка, уходя обратно в кабачок. Эмма заглянула в окно.
Ее глазам предстала обширная комната с почерневшими стенами, на которых были развешаны плохие гравюры. Широкая выручка да несколько столов и скамеек составляли всю ее меблировку. В углу за печкой сидел молодой человек лет двадцати и, по-видимому, дремал. Это был Юрий, один из самых ревностных помощников содержательницы кабачка. Перед выручкой, развалясь в старом ободранном кресле, сидел юноша с вьющимися черными волосами и не спускал глаз с прекрасной еврейки. Это был Владислав Пиктурно, студент Киевского университета, сын богатого польского землевладельца. Судя по наружности, он был человек робкий, застенчивый, даже апатичный.
Дверь медленно отворилась и на пороге показалась Эмма - Рахиль бросилась к ней навстречу.
- Пожалуйте, барин, - сказала она. - Что прикажете подать, рюмку вина или коньяку?
- Коньяку, - отвечала Эмма, садясь на скамейку у одного из столов.
- Кто это? - спросил Пиктурно у еврейки.
- Не знаю, - ответила она, - он никогда не бывал здесь.
- Ты лжешь! Это один из твоих обожателей… Как его зовут?
- Откуда же я знаю? Спросите у него сами.
- Вы, вероятно, студент здешнего университета? - обратился Пиктурно к мнимому молодому человеку.
- Нет, я в Киеве только проездом.
- Вы едете в Одессу?
- Да, в Одессу.
Наступила довольно продолжительная пауза. Рахиль собрала пустые бутылки и грязные стаканы и вышла из комнаты.
- Прелесть, что за женщина, не правда ли? - подмигнул студент в направлении двери.
- Эта еврейка?
- Ну да!
- Я совершенно равнодушно отношусь к женщинам, они мне давно надоели!
- Понимаю! Но времена Онегина и Печорин уже прошли. Наше поколение смотрит на женщин иначе и признает их созданиями низшей организации по сравнению с мужчинами.
- Вы забываете, что между женщинами есть своего рода хищницы, готовые растерзать вас с улыбкой на устах.
- Положим, что и так, но мы живем, любим и наслаждаемся жизнью, не помышляя о таких ужасных последствиях.
- Ну, стоит ли ради этого жить на свете?
- Заметно, что вы начитались Трентовского<$FПольский Шопенгауэр. (Примечание автора.)>.
- Я и в руки не брал ни одного из его сочинений.
- Почему же вы, в ваши годы, с таким равнодушием, даже с таким презрением относитесь к жизни?
- Потому что сознаю все ее ничтожество, - отвечала Эмма, - и вижу в ней лишь временное и утомительное странствование, нечто вроде чистилища. Назовите мне хоть одно наслаждение, которое не окупалось бы потом кровью или слезами нашего ближнего? Куда ни посмотришь - везде кража, насилие, рабство, убийство!
Вот почему я возненавидел жизнь и отрекся от ее радостей.
- С такими воззрениями вам бы следовало стать попом или монахом! - захохотал Пиктурно. - Но здесь не место для проповеди, и вы не измените моего образа мыслей… Эй, Рахиль, подайте сюда бутылку вина!.. Позвольте предложить вам стаканчик венгерского? - обратился он к своему собеседнику.
- Я охотно выпью, если вы позволите мне в свою очередь угостить вас.
- С удовольствием.
Молодые люди чокнулись.
- Вы, должно быть, медик? - спросил студент, закуривая сигару.
- Нет, я философ.
- Безбородый Сократ! Но чтобы сделаться настоящим мудрецом, вам нужно обзавестись Ксантипою!