- Главное, чтоб вам нравилось, - Марина взглянула ему прямо в глаза, и ничто не дрогнуло в ее душе. Даже странно. Видно, этот мужчина и вправду не имел ничего общего с тем драгоценным, сияющим образом, который жил в ее в прошлом, наполняя душу теплом и светом.
Алексею в этом неожиданно ровном "вам" послышалось не столько воспитание, сколько желание дистанцироваться, - почти осознанное, почти женское. Он пригляделся к девушке заново: ее лицо, как и раньше, дышало естественностью, легко сочетавший прозрачность и насыщенность тонов, высокая фигурка, исполненная гибкой силы, двигалась мягко и плавно, пестрое платьишко свободно обтекало линии тела, ничего не подчеркивая и ни на что не указывая. Марина только вступала в пору перемен и преображений. Для самого Алексея эта пора была позади, и теперь он с интересом присматривался, как все это переживается другими, как получается, что милые, волнующие помыслы неприметно теряют свое очарование, свое окрыляющее вдохновение и прижимают, придавливают человека. Во всяком случае, с ним произошло что-то подобное.
Обреченный на счастливые детство и юность, он одно время почти стыдился своей безмятежности: ни тебе страданий, ни безответной любви, ни сложностей с родителями или сверстниками. Невнятными жалобами на легкость жизни даже друга Толяна достал. Тот однажды и выдал: "Родился счастливчиком, - имей мужество быть им! Наслаждайся своими садами эпикурейскими, а в чужие огороды - не лезь!" Алексей подосадовал-подосадовал: что ж ему в этих садах, как в клетке торчать? А потом успокоился: друг-то, пожалуй, и прав: счастливым быть - тоже мужество надо (завистники и злопыхатели всегда найдутся); и, помнится, даже Эпикура почитал, и согласился, что единственная истина - в ощущении счастья; а заодно, по инерции, два-три великих имени запомнил, но скоро рассудил, что с книгами осторожно надо. Одни (писатели) из своего опыта исходят, другие (читатели) - из своего, и где гарантии, что они вообще понимают друг друга? Несостыковочка получается! А вот собственное сердце всегда точно знает, чего тебе хочется, - к нему и надо прислушиваться. Мысль эта была так понятна, так приятна его уму, что вдохновила на пару сентенций собственного сочинения, к тому же, вкупе с рассуждениями о тонких материях, производила неотразимое впечатление на представительниц прекрасного пола. Охотно соглашаясь со столь интеллигентным, обаятельным собеседником, что "мир материален до глубины души", и "люди слишком много говорят о любви, потому что боятся любить", они украдкой стирали помаду, прелестно приоткрывали губки, расправляли волосы и блузки и, теряя интерес к отвлеченным идеям, мечтали о торжестве материи. Алексей, в свою очередь, умел оценить отзывчивость и самоотверженность женской натуры, одарить незабываемыми ощущениями, и, деликатно преобразовав романтический флер в дружеское понимание и человеческую признательность, вовремя расстаться.
… У здания института все кипело: входили, выходили, спорили, смеялись. Марину кто-то окликнул, она быстро попрощалась со своим провожатым и растворилась в толпе жаждущих знаний. А он направился назад, к метро.
Одни, от нечего делать, делят и умножают, другие вспоминают стихи, Алексей думал о знаках судьбы. К чему эта встреча? Случайность? Совпадение? Знак? Вряд ли Марина может научить его чему-нибудь, скорей уж он - ее. Но зачем ему это? Жена, подруги, - итак все есть. А Марина… Сейчас ровная, спокойная, а как гормоны взыграют, вобьет себе в голову невесть что, - разбирайся потом. Упаси бог от таких "учениц"! Зачем тогда появилась? Вновь появилась! Со своими раскосыми глазами, нежными, чистыми губами… Теперь, когда он женат, образумился, остепенился, и не станет выскакивать из трамвая вслед за незнакомой девчонкой? Не станет, и все! С тем и зашел в метро.
***
… На следующий день он заметил Марину еще на подходе к заводу. Она была так измучена, удручена и подавлена, что доброе сердце его дрогнуло: развеселить бы девчонку, глядишь, и самому радости прибавится. С тем и подошел. Марина, ответив рассеянным "привет-привет", всю дорогу молчала, оставаясь безучастной к его речам, и еле кивнула перед входом в свой цех.
Какое ей веселье… Ночью Анне Ивановне вызывали "Скорую". Варвара Владимировна от вида белых халатов и медицинской суеты в исступление пришла, на кухне закрылась и сидела там, пока врачи не уехали. Потом на дочери сорвалась: ну что, опять суетилась? смотрите, какая я хорошая - бабушке помогаю… А я, значит, плохая? Голос у матушки сильный, драматический. Анне Ивановне хоть и дали снотворного, а пришлось следить, чтоб буря материнского раздражения за пределы кухни не выплеснулась и бабушку не разбудила. К тому же говорить Варвара Владимировна привыкла основательно, подолгу, пока всю душу из человека не вынет. В этот раз только под утро утихомирилась, - устала.
Целый день Марина спасалась кофе, а позже, по дороге в институт, радовалась, что идет не одна, а то бы не знала, на каком свете находится, - может, уже спит, а снится, что идет… Алексей всю дорогу пытался взбодрить, расшевелить бесчувственную спутницу, но так ничего и не добился, и, не из коварных соображений, а по любви к легкости и безмятежности, настроился по-своему приглядывать за старой знакомой, - кто знает, может, для того и встретились.
Встреча вторая. Глава 7. Забота о ближнем
…Встречая Марину по утрам на полдороге к заводу, сопровождая в обеденных походах по магазинам, провожая до института, с заботливостью любящего родственника Алексей вовлекал ее в милые легкомысленные беседы, заставляя забыть о "плохом": а что о нем думать? оно само о себе напомнит, а сумеешь переждать, - само по себе пройдет, и у Марины все наладится. Просто человечек она несуразный, конфузный какой-то: болтает-болтает, да вдруг замолчит, взгляд стеклянным сделается, словно не в себе девушка, глаза то весельем искрятся, то словно туча найдет, потемнеет, нахмурится; и все время за что-то извиняется, за мелочь, ерунду, и когда не за что, - все равно извиняется.
По-хорошему, с такими лучше не связываться, но уж очень забавляла Алексея ее непосредственность и "детскость", доверчивость и пугливость: собьется на "ты", заденет его случайно, рукой ли, плечом, - и чуть ни преступницей себя чувствует. Зато смеется как! От всей души смеется: и глаза, и губы, и упрямые прядки волос, подрагивая, - смеются. А слушает!.. - вдумчиво, серьезно и… наивно, как ребенок, с которым взрослые об "умном" поговорить сподобились, законы физики как сказку воспринимает:
- Для меня физика - чудо… непостижимое в принципе.
- А в школе как же?… Учила, наверное…
- Скорей зубрила.
- Учитель плохой попался?
- Что вы! Учитель у нас замечательный был. Другой бы меня попросту возненавидел. А этот - чего только не придумывал, чтобы мозг мой расшевелить. Увы! Нету во мне тех, не знаю, клеток, извилин, которые за восприятие и понимание физики отвечают. Ну, вот бывают люди, которые от рождения или по болезни не слышат. Вообще не слышат. Жизнь идет, звучит, а они не слышат. Но ведь живут же, и даже звучат: дышат, шагают, одеждой шуршат, перелистывают что-нибудь. Как и все живое - звучат.
- А камни? Камни же звучат. По-твоему, и они живые? - что для Марины чудеса, для Алексея пройденный материал. Только он уже не студент, а вроде волшебника получается, вот и задает "мудреные" вопросы, не для себя, а так… чтобы веру в чудеса укрепить.
- И камни живут: растут, распадаются, влагу впитывают, поют, эхо рождают, отголоски хранят… Я не про то, - я про глухоту. Про свою к физике глухоту.
- Но плохой-то звук от хорошего отличишь? Где инструмент слышен, а где сама запись, тусклая, глухая, шумы левые.
- Может, и отличу, только не в звучание ж дело? Музыка душою пишется. У Бетховена техники, такой как сейчас, не было, а какая музыка! Говорят, пение овсянки услышал, и нА тебе - Пятая симфония, "так судьба стучится в двери". А вы мне сегодня человека назовите, чтобы такую же музыку писал. А ведь овсянки никуда не делись, и сейчас поют…
- Это уже не физика…
- Вот я и говорю: она сама по себе, я сама по себе.
***
Не нравилось Твердушкиной приятельство Алексея с молоденькой машинисточкой. Ох, не нравилось! И предъявить-то нечего, но и так оставлять нельзя. К счастью, товарищи из Энского филиала к себе специалиста запросили, - в командировку недели на две. Им без разницы кого пришлют, лишь бы в разработках понимал. Леша - человек сведущий, молодой, пусть смотается, заодно и голову проветрит, а Твердушкина здесь, на месте разберется, - мозги, кому надо, вправит.
Как только Алексей отбыл, она подловила Марину и, холодно поблескивая стеклами огромных очков, то краснея, то бледнея от гнева, выговорила за обиженных и обманутых, рассказала, что таких "машинисточек" кое-где камнями забивают. Думала, девчонка плакать, оправдываться будет, но Марина только губы кусала, да дрожала вся, а под конец и вовсе поплыла, пошатнулась, да так, по стеночке и ушла, - проняло, видать. В Твердушкиной даже жалость шевельнулась: "Может, и вправду, девчонка не из "тех" будет". Кто такие "те", она и сама толком не знала, - да какая разница? Главное, - мораль соблюсти! а девчонка переживет!