Инга Сухоцкая - Свои

Первая запись.

Зовут меня Зина, Зинаида Яновна Дивнич.

А этомой личный дневник.

Живу я с мамой и бабушкой.

Наша мамаФрида Александровна Дивнич. Самая красивая, умная, хорошая мама на свете! Она работает актрисой в Ленконцерте, много гастролирует, и дома бывает редко. Такая у нас мамочка!  вся в работе, в разъездах. Труженица наша! Это потому что она очень талантливая и люди ее любят и ждут. Я тоже ее люблю, но очень часто расстраиваю: то троек нахватаю, то замечаний. И только мы всё обсудим, мои недостатки разберем,  она уезжает. А я с бабушкой остаюсь.

Моя бабушка по маминой линииПолина Васильевна Шефер, в девичестве Можаева. Мы с ней очень дружим, книжки разные вместе читаем, стихи разучиваем, фигурки из бумаги складывать любим, в Летнем саду гулять. Он бабушке Саратов напоминает (город ее юности). Только у нас, в Ленинградерека-Нева, а в СаратовеВолга, такая широкая, что с одного берега другого почти не видно, разве на Соколову гору забраться. Нева поуже будет: Васильевский остров, Петроградка, Выборгская сторонавсё как на ладони.

Зато у нас и мостов больше,  расстояния поменьше, оттого и строить легче, да и Ленинград когда-то столицей был, вернее, тогда он Санкт-Петербургом назывался. А через Волгу мост проложитьэто сколько сил, сколько времени нужно! Бабушка одно время жила на правом берегу, в самом Саратове, а работала на левом, в городе Энгельсе. Там же, в левобережье, дед, Александр Шефер, жил,  вот и перебирались летом на речном трамвайчике или на пароме, а зимойна лыжах или санях с длинными полозьями, у нас их финскими называют.

Но больше всего люблю, когда бабушка о Можаевых рассказывает. Особенно о Зинаиде Ивановне Можаевой. Это бабушкина бабушка. «Зинаида Яновна» (это меня так зовут) звучит почти как «Зинаида Ивановна», но сколько сил, ума и доброты было в Зинаиде Ивановне!  я совсем не такая. И названа в честь Зинаиды Станиславовны.

Зинаида Станиславовнатетя моего отца. Живет она в Москве, тоже актриса. У нас бывает редко а жаль. Такая она необычная и замечательная. Так разговаривает, так двигается, так ведет себя,  такими, наверное, аристократки были. Бабушка и говорит, что в их семействе, давным-давно, когда те еще в Санкт-Петербурге жили, кто-то из барышень в Смольном институте воспитывался,  отсюда и манеры, и речь, и вкус. И удивительное сочетание душевной живости и благожелательной ровности. Так что даже когда Зинаида Станиславовна замечания делает,  обидно не бывает, а только легче становится, потому что сразу понимаешь, в чем ошиблась.

Одно мне с ней не нравится,  когда она про отца рассказывать начинает. Мне кажется, я должна на эти рассказы как-то отзываться. Увы! Каким бы он ни был милым и душевным человеком, что бы ни было у них с мамой, и как бы ни жил он сейчас,  мне это все равно. Если он и был в моей жизни,  то в далеком, бессознательном детстве. Больше я его не видела, не встречала, никаких чувств к нему у меня нет, и пишу про него только потому, что про маму написала, про бабушку написала, даже Зинаиду Станиславовну не забыла, вроде и про отца надо. А нечего. Вот я и называю Зинаиду Станиславовну бабушкиной знакомой. Мне так понятнее.

* * *

Теперь о том, зачем мне этот дневник.

Я плохо соображаю. Медленно и туго. Читать, слушатьэто с удовольствием, а самой думать, связывать, делить на главное и неглавное, даже ясно высказыватьсяредко получается.

Мысли, если и появляются в моей голове, то им в ней как будто темно, они как будто не замечают друг другане встречаются, не дружатся, не спорят, просто обозначаются призрачными домыслами в тумане неведения и растворяются в нем. Если какая и задержится, не всегда я ее до конца понять могу, не всегда словами выразить умею. Мама правильно говорит: попади я в Сад Пятнадцати камней,  так и не решила бы, как его назвать Сад Пятнадцати камней или Четырнадцати? или Четырнадцати видимых и Одного невидимого? Сама бы запуталась и других бы запутала. И это когда мысль одна. А когда мыслей много, я и вовсе теряюсь, будто немею. А ведь они должны развиваться, изменяться, спорить, уточнять друг друга. И мне бы хотелось научиться так думать, самой думать. Ведь если этого не уметь,  символы и знамена мусором показаться могут. Или наоборот, ухватишься за яркую соринку, будто в ней смысл какой-то есть, всяких глупостей вокруг нее нагородишь, а она соринка и есть. Ненужная, лишняя, грязная.

Врачи говорят, мое «недоумие» с болезнью может быть связано,  с эпилепсией. Я им верю, но мне от этого не легче. А чтобы было легче, посоветовали дневник вести. Разные мысли и впечатления от руки записывать. Можно и картинки вклеивать, и разноцветные надписи добавлять, но главное,  писать больше, чтобы пальцы работали. Говорят, это для головы хорошо,  сообразительность развивает.

Вот и завела дневник. Вдруг и правда поможет,  и думать, и писать лучше стану, а то с правописанием и то не всегда справляюсь,  иногда буквы при письме пропускаю, иногда местами их меняю, а потом жалуюсь, что ясности в голове не хватает.

Новая запись.

«Япоэт. Этим и интересен»,  писал Маяковский. Я не поэт. Пишу в дневник для себя. Ничего интересного.

«Чужоемое сокровище»,  писал Батюшков. И мне это ближе.

Мама говорит, у меня нет чувства собственного достоинства. Она права, я даже не понимаю, в чем оно состоит, это чувство. Для начала, что в человеке собственного? Он рождается в теле, которое дала ему природа, приходит в мир, сотворенный и обустроенный до него, перенимает язык, на котором говорят дома, во дворе, в детском саду, набирается знаний из написанных кем-то учебников и книг. Что еще бывает собственного? Одежда? У нас бабушка прекрасно шьет, но ткань все равно покупаем. А я только воротнички к форме пришиваю и дырки заделываю, опять же потому что бабушка научила. Тут мое собственное где-то есть? Воротничок и тот покупной.

Теперь о достоинстве. С одной стороны, это что-то близкое к личным заслугам: «достоин высокого звания», «достойный товарищ», «достоин высоких наград»  достойный по делам, по поведению, то есть заслужил человек. С другой стороны,  это не только о заслугах. «Достойные сыны своего Отечества» предполагают наличие Отечества, «достойные продолжатели» есть там, где были достойные начинатели. Тут и страна, и славное прошлое, и семья,  то, чего человек заслужить не мог, что уже до него, а точней, без него сложилось.

Мне трудно, невозможно представить себе, чтобы я жила как-то иначе, чтобы у меня были другие мама и бабушка, и чтобы я их любила так же, как люблю сейчас своих маму и бабушку. И какой бы глупой я ни была, я стараюсь делать для них все что могу: радовать их, поддерживатьно часто этого оказывается не достаточно, чтобы быть достойной дочерью. А значит, есть в чувстве собственного достоинства что-то такое, чего я пока не улавливаю. А надо бы. Об этом чувстве где только ни говорят: по радио, в газетах, в книжках, и пока все это остается для меня непонятным.

* * *

Ой! А какая история у меня однажды с лентами приключилась! Можно сказать, история с пионерией.

Однажды Ирина Дмитриевна, бабушкина знакомая, учительница русского языка и литературы, которая в Риге живет, подарила мне шелковые ленты для школы, коричневые и белые. Настоящие шелковые ленты! двухслойные, сшитые изнутри. В Ленинграде я такие только на портретах гимназисток видела. Как же мне эти ленты нравились! Как я за ними ухаживала, как осторожно стирала, отпаривала,  это же шелк! А в школе в те дни о приеме в пионеры заговорили. Рассказывали, что пионеры достойными должны быть, учиться хорошо, взрослых слушаться. Я, конечно, сразу «тормозить» начала: неужели нельзя быть хорошим без того, чтобы в пионеры идти. Но другие, видимо, понимали, и радовались. И чтоб не портить этого веселья, я свои вопросы при себе оставила.

Принимать в пионеры собирались торжественно. Девочкам сказали явиться в белых фартуках и с белыми капроновыми бантами. А мне эти банты страшно не нравились. Я и надела любимые шелковые! На том праздник для меня и кончился.

Одетых не по форме к торжеству не допустили. Пионерские значки на следующий день после уроков выдали,  и даже без выговоров, без вызовов родителей в школу обошлось, так что никто почти не расстроился. Разве совсем чуть-чуть. А я все не могла понять: неужели чувство собственного достоинства от правильных бантиков зависит.