Волны сдавленного, шепчущего эха доносили чьи-то шаги, невнятные разговоры, выкрики, хлопки дверей и окон. По углам шарахались бесформенные тени. Пахло изнемогающей от жары зеленью, прогорклым растительным маслом, отходами и пылью. Марина шла с рассеянностью человека, находящегося у себя дома. И только переходя линии, по наработанной привычке, ухватывала Алексея за ладонь, как маленького, чтоб перевести через проезжую часть. Так она переводила детишек или пожилых экскурсантов из группы.
Алексей с готовностью слушался ее жестов, но терялся: неужто ж с улицы, - и сразу домой? А там что?
- Мариш, а муж? Дети?
Марина отрицательно помотала головой.
- Не одиноко? - осторожно разведывал он.
- Мне общения на работе хватает, - искренне ответила Марина.
- Кем работаешь?
- Экскурсоводю.
- Васильевский покажешь?
- Потом. Сейчас с ног валюсь. - Марина еще не до конца вышла из роли гида и Алексея воспринимала как отставшего или заблудившегося экскурсанта.
- Может, на выходных?
- У меня выходные - понедельник и вторник. Выбирай.
Они остановились у невысокого серокаменного дома. Алексей было подосадовал: для того ли он шел, чтоб на пороге попрощаться. Но Марине не до его досад было, да и болтать - язык устал. Договорились встретиться в понедельник ближе к вечеру, здесь же, и Марина скрылась за массивной тяжелой дверью. Алексей, чуть выждав, нырнул следом, тайком проследил, как мелькнула ее рука, захлопывая дверь, запомнил номер квартиры, и выйдя из дома, направился к метро в обход дворов.
На углу 13 линии и Среднего, залитая маслянисто-желтым светом фонаря, стояла молоденькая девушка. В полупрозрачной блузке и коротенькой юбке, она походила на мотылька, увязшего в липких волнах электричества, и лишь густо накрашенные губы выдавали земную природу нежного создания. Заметив внимание постороннего мужчины, мотылек крикнул куда-то в темноту грубоватым голосом: "Слышь! Мужик тут какой-то пялится…" Рядом с мотыльком возник высокий парень с длинными, узловатыми руками: "Что, дядь, на молоденьких потянуло?" и демонстративно заграбастав мотылька под мышку, впился в ее рот с такой жадностью и силой, что мотылек еле пискнул, но похоже, несдержанная брутальность только льстила юному созданию.
Алексей свернул на Средний: "На молоденьких…. Ну да, солиден, брат, бородат, 32 года как-никак (значит, Марине около 22). Тридцать три - не простая дата в жизни человека, есть в ней что-то судьбоносное и окончательное, верней, подводящее к окончательному… Да, ребятки, вам резвиться и резвиться. А мне…" - а что ему? Успел жениться, развестись, решить, что семейная жизнь не для него. Больших разочарований она не принесла, но и открытий тоже. Конечно, воспоминание о вдохновенном стриптизе Татьяны запало глубоко в память и до сих пор тешило его самолюбие, но еще более Алексей был признателен ей за развод. Все прошло тихо и даже обыденно. Правда, им к тому времени и жить-то под одной крышей странно было. Алексей, как ушел с завода (тогда все лучшей доли искали, а у него образование, опыт, обаяние, удачливость), так или по клиентам ездил, или у себя (у родителей) задерживался, - с приборами работал: прозванивал, прослушивал. Он же из своей комнаты настоящую лабораторию устроил, - вся аппаратура под рукой. До ночи засидится, - что к Татьяне ехать? Романтическое содержание тоже не страдало: ничего конкретного, наоборот, - разнообразием и наслаждался. У Татьяны со временем тоже пыл поулегся, сама порой не понимала, на что ей это замужество. Детей у них не случилось, и смысла жить вместе - тоже. Зато развод обещал обогатить жизнь обоих. Ему - вернуть прежнюю свободу, ей, в новом статусе хлебнувшей горя и натерпевшейся от "этих", - открыть просторы для новых целей. Так, естественно, без драм и скандалов, и разошлись. Татьяна с головой в политику ушла. Он на радостях дорогущими B&W колонками обзавелся, положив начало стереосистеме своей мечты. Можно сказать, заложил храм служения физике и музыке (символично для его возраста!).
…Чем ближе к метро, тем многолюднее становился Васильевский, и народ все больше нетрезвый попадался, зато бесшабашный и взбудораженный: одни обнимаются, целуются, другие ругаются и носы морщат: бесстыдство какое! Алексей любил, чтобы чувства открытыми и захватывающими были: "Целоваться на улице не прилично, а жить вместе, не любя, изнывая от скуки - это как? Стыдливость и нравственность - хорошо, а когда девчонки, ханжеством изуродованные, таблетки горстями глотают, - тоже хорошо? Не боялись бы любить, - глядишь, и счастья на земле больше бы было". А вот блюстители нравственности его смущали. Конечно, ничего против любви, чистоты, верности и других добродетелей, он не имел. Когда чистота идет изнутри, легко, сердечно - это здорово, и спорить нечего! Вон отец с матерью, сколько лет живут, друг на друга не надышатся, влюбленными глазами смотрят, - и ведь никого не осуждают, не поучают. Поучают другие, с хмурыми выражениями лиц, подозрительные и злобные. А кому они нужны со своими учениями, кому интересны? Спешащие навстречу, обнимающиеся, целующиеся, шепчущиеся, опьяненные белой ночью и сладкими предчувствиями, - те интересны, друг другу интересны, поэтам, художникам, небу, жизни вообще, через них природа любить учит, через них счастье утверждается, и счастье это - в связующем: в любви, в сердечном увлечении, в симпатии. Счастья "в одни руки" не бывает.
Встреча третья. Глава 14. Понедельник
С недавнего времени вся жизнь Марины определялась двумя понятиями "нужное" (то, без чего никак не прожить) и "неотъемлемое" (то, что невозможно отнять). Эти понятия пронизывали все пласты ее жизни: душевный, духовный, материальный. Страшненькая берлога на Васильевском с томиками Пушкина на подоконнике была ее в той же мере, что и сон, уклонивший ее от смерти, и плохо понятная любовь к вневременному, лишенному притоков свежей информации, домашнему покою, вне сравнений, амбиций и спешки, просто ради жизни. Все "ненужное" и "отъемлемое" пылилось в закоулках сознания чужой биографией, никакого отношения к ней не имеющей. Там же оказался бы Алексей, если б усталость не затмила Марине рассудок, за что она отругала себя, засыпая, после встречи с ним. Отругала и забыла.
В понедельник, проснувшись от утреннего звонка в дверь - "Соседка, что ли?", - Марина смутилась, увидев на пороге квартиры сияющего Алексея.
- Идем? - глядя на заспанную, в безобразно мешковатом халате Марину, улыбался он.
- Куда? - с трудом просыпалась Марина. Как она мечтала отоспаться! Взять и полдня продрыхнуть!
- Кофе пить! Если пригласишь… Кофе у меня с собой. Хороший. С тебя - кипяток.
Марина кивнула, жестом пригласила пройти на кухню, посадила следить за чайником, а сама, слетав в комнату, скрылась в ванной.
Алексей оглядывал обшарпанные, в струпьях старой краски и плесени, стены, потрескавшееся, клееное - переклеенное газетной лентой, оконное стекло, "люстру" из проволоки, - как тут жить? Он не боялся бедности, где только не приводилось ему наслаждаться любовью, а смутная осторожность подсказывала, как держаться подальше от "рутинных" тем… Натура тонкая, чувствительная, он легко ограничивался тем, что отвечало его представлениям о прекрасном. Но Марина?! Что втянуло ее в эту бездну? Сломалась? Сломали?
Едва чайник закипел, появилась Марина, улыбающаяся, бодрая, свежая, в не по размеру большой футболке и слишком плотных для лета и неудобных для дома джинсах:
- Доброе утро, - и выключив чайник, расставила чашки, - сахара, извини, нет.
- Доброе, Мариш, очень доброе! Дальше я сам, - отстранил он Марину, и с чувством приступил к приготовлению кофе, возвращаясь к душевному равновесию и отвлекаясь от неприятного.
Марина взирала на его шаманство с почтением, и совершенно бестрепетно, по-дружески, будто ничего волнительного меж ними никогда не было, - работали на одном заводе и только, вот-вот в воспоминания ударятся. Но ни с воспоминаниями, ни с разговором не складывалось. Марина не знала, о чем спрашивать. Алексей не знал, о чем говорить, да еще бедность эта раздражала…
- Мариш, может, погуляем? На улице - солнце, знаешь какое! Впору загорать, а ты здесь торчишь, - не мог же он прямо сказать, что сил его нету эту разруху видеть.
- Я тебя домой не звала, на улице встретиться договаривались… - невозмутимо ответила она, но кивнула. Кто бы спорил, эта квартира не лучшее место для уютных посиделок. - Ладно. Допиваем и выходим.
…На улице стоял солнцепек, чистенькие туристы перемежались с персонажами в "домашнем", мятом и неряшливом: в майках-алкоголичках, халатах, тапочках…
- Ну? Что тебе показать?
- Что хочешь, только не слишком картинное, - так он надеялся быстрее понять, что у Марины на душе, найти те ниточки, которые подскажут путь к ее сердцу.
- Некартинного здесь хватает. Там - двор "два на два", там - "башня счастья", там - бывшее капище.
Любая профессия накладывает свой отпечаток, и Марина быстро сориентировалась:
- Предлагаю по Большому - к Румянцевскому садику, оттуда - к Среднему проспекту, и по Среднему - обратно, к метро. Пойдет?
- Пойдет, - но Алексею не нравилось, что Марина заранее думает о расставании. Ему вообще не хотелось никуда идти, хотелось, чтоб она сидела напротив (но не в тех руинах), говорила, вскидывая глаза, отчего б у него как когда-то занимался дух.