Она и не обиделась. Наоборот, даже вроде успокоилась, будто правильность какую-то подметила: уж ничего - так ничего, такое "ничего", чтоб если и захочешь уцепиться - не за что было. Одежду б и ту отдала… Да только в психушку забрать могут! А может, и правильно, - в психушку-то? С нервами уже лежала, может, - с головой пора? Чего-то не понимает эта голова, не додумывает. Сколько раз ловила себя на том, что для матери чем угодно пожертвовала бы, а случился такой вот казус, и ой! как себя жалко. Но стоило Марине очутиться в темной комнатушке, - пыл самоуничижения утих. Забившись в угол, и кое-как завернувшись в просыревшее покрывало, она погрузилась в бездумную, бездушную недвижность. "На Васильевский остров я приду умирать, - крутилось в голове. - Умирать… Оно бы, может, и лучше… логичнее было бы…"
Предыдущая ее жизнь была осмыслена любовью к матери, старанием разбудить тепло в сердце Варвары Владимировны, которой, вообще говоря, как-то не случалось отогреться с людьми. Красивая, - с зелеными колдовскими глазами, с мраморно гладкой кожей, с точеными тонкими чертами лица, с выразительными ярко-красными губами, - темпераментная, она восхищала, восторгала и сама легко очаровывалась, но потом, вдруг, в секунду, - разуверялась, развенчивала, изобличала, мстила за разрушение собственных иллюзий, никому не прощая своих разочарований. Постоянных подруг у нее не было, так… очаруются, напьются эмоций да разойдутся. Теплых, душевных отношений даже с Анной Ивановной не сложилось. Вот и мечтала Марина по-детски, по-дочернему отогреть материнскую душу, а не смогла. И теперь все казалось бессмысленным: и старания, и надежды, и сама она…
***
Сколько ж в проклятой человеческой природе живучести, что и понимаешь ее бессмысленность, до конца, абсолютно понимаешь, - а сердце бьется, кровь пульсирует, легкие дышат… Говорят, йоги умеют жизнь в себе останавливать. А еще, кто-то говорил, что мысль и чувства "до глубины души материальны" и любое желание правильным чувствованием воплотить можно. "Представь себе, как жизнь покидает тело, внимательно, каждой клеточкой прочувствуй, как все замедляется, слабеет, отказывается жить… Как следует представь…" - учила себя Марина, и однажды легла спать, чтоб уже не проснуться. Может, и стало бы это последним решением в ее жизни, если б ни сон.
Привиделось ей, вернее, причувствовалось, что кто-то гладит ее по плечу, и рука эта - женская теплая. А что за женщина, откуда взялась, - непонятно, только и видно, что длинный красный рукав чем-то сине-голубым прикрыт. Говорила женщина что-то хорошее, нужное, доброе, только ни слова Марина ни разобрала … Но такой благодатью от ее речей веяло, что век бы слушала, затаив дыхание, не шевелясь и не вникая, просто слушала, и плакала бы от радости и сладкого спокойствия, вдруг разлившегося в ее глупом сердце, и слез бы не вытирала, - пусть себе обжигают, скатываются на губы, на покрывало…
…Предрассветный мрак был по-прежнему густ, холоден и влажен, но на плече сохранялось ощущение теплой руки, и сердце билось, и кровь бежала, и легкие дышали. Горечь, недоумение, отвращение к жизни вскипели, смешались, и схлынули куда-то, высвободив простор для первой разумной мысли: прими все как есть, прими за точку отсчета, забудь о прошлом, оставь его, и начинай делать, как сможешь, как сумеешь, как получиться, - но делать… В гнили и вони, средь мрака и смрада, - но делать… Не для кого, не для чего - просто чтобы делать.
***
…Бедность может быть достойной, нищета - никогда. Деньги во многом определяют наши возможности, нищета уничтожает само человекообразие, разъедает основы человеческого сознания. Можно до скончания века зашивать и перештопывать, но если иголку с ниткой взять не откуда? Можно без конца заваривать спитый чай, а то и вовсе без него обойтись, но если тебе воду кипятить не в чем? Пей, какая есть - в привкусом ржавчины. В конце концов, ищи работу, - купишь и чай, и нитки с иголками. Но чтоб на работу ходить - одежда нужна, а всей одежды: блузка да юбка, и те на глазах от влажности разлезаются… Тогда - иди на помойку, ройся, ищи. Как собака беспризорная, как крыса…
Если что и спасало Марину от человекоубийственной нищеты, так это отупение души, которое охватило ее после отъезда матери. Оно же помогало притерпеться к вони и темноте, собирать банки и бутылки, чтобы, сдав их за копейки, делить кусочек хлеба на три дня вперед. А на мыло? за квартиру? из каких денег? И снова Марина под прикрытием ночи вытаскивала из-под склизких отходов пакет за пакетом в надежде найти что-нибудь способствующее жизни. Однажды со двора заметила под своими окнами огромные, в ширину ладони, щели. Попробовала прикинуть их глубину, потыкала палкой, - поняла, что глубокие, и придя домой, проверив нехорошую догадку, убедилась - сквозные: если до зимы не заделать, - станет ей это обиталище могилой. Меж тем она уже слишком ожила, чтобы согласиться с этим. А потому к "мылу", "хлебу" и "по счетам" добавилась статья "щели". Благо, от Анны Ивановны Марина унаследовала своего рода бесстрашие и даже азарт к любому ручному труду. Уметь все самой - никакая волшебная палочка не нужна, - только время, терпение и упорство. А строительные работы по всему Васильевскому шли: ходи, смотри, учись… - как говорится, не боги горшки обжигают.
И были! Были заделаны щели! Пусть не сразу. Пусть руки в кровь! Пусть цемента понадобилось в разы больше, чем думалось! Но заделаны! До зимы. И в комнате суше стало, теплее.
Были и бесконечные поиски работы, хоть копеечной, хоть какой. Но без связей, без образования, найти хорошую работу было не просто, - и лед колола, и туалеты драила, и на рынке гнилые овощи перебирала. И конечно, обманывали, платили меньше обещанного, если вообще платили, но Марина тыкалась, вкалывала, совмещала, - где-нибудь да заплатят.
А скоро эта борьба стала приносить удивительные, чудесные плоды. Здесь, в этих полуразрушенных бетонных стенах, под почерневшим потолком, Марина впервые почувствовала себя по-настоящему дома. Единственная соседка (по 3-комнатной квартире) появлялась раз в месяц - приезжала за пенсией. В остальное время квартира была в полном распоряжении Марины. Тишина, приглушенные звуки далекого транспорта, тихое "тик-так" старенького б/ушного будильничка. И никаких бурь, сцен, выволочек, никто не будит по ночам. И главное, никто на свете уже не сможет, не посмеет лишить Марину этого обиталища.
Года через два изнурительных, до голодных обмороков, мытарств и с работой устроилось, да как! Марину взяли в турбюро, пришлось, правда, подучиться, походить с гидом-куратором в стажерах, ради одежды поголодать, но скоро она сама водила туристов. Эта работа была спасением для Марины, и не только потому, что позволяла общаться с людьми, которым дело не было до ее прошлого.
Разрабатывая новые темы, зарываясь в книжные залежи библиотек и стихийных развалов, Марина оказывалась в сказочно иной реальности, где царские особы чертили алмазными перстнями по оконным стеклам, где народ с опаской поглядывал на Александрийский столп, ожидая его неминуемого падения, а великолепный и непостижимый Блок, певец Вечной женственности, в голодный год радовался, отоварившись селедкой. В той реальности все уже было: любовь и дружба, милосердие и зависть, подлости и муки. Но, состоявшись как факт, описанное в хрониках и историях, оно вдруг всплывало из глубин прошлого неузнанным или преображенным, чтобы снова и снова трогать души и волновать умы. В пору Белых ночей эта магия особенно ощутима становится: отвлекающие блеск, многоцветие, красивульки - скрадываются, здания тонкими штрихами углов и карнизов проступают сквозь сумеречный гризайль серебристого сияния, утрачивая свою тяжеловесность, и город кажется призрачно легким, невесомым, - как бы ветер не снес, или волной не смыло. Однажды ощутившему этот непокой трудно остаться равнодушным к этому городу: не ощутить к нему тревожной неприязни или не влюбиться в его влажные камни и низкие небеса. Марина любила. И город, и экскурсантов.
Встреча третья. Глава 13. Прохожий
Удивительно, - ни разу в жизни не случалось Марине пострадать от странной привычки уходить в себя. За целый день находишься, накрутишься, стоять сил нет, - а ноги привычно пеньки огибают, низенькие оградки, ступеньки, поребрики перешагивают и подальше от людей и машин уводят. Но сбилась ли однажды от сумасшедшей жары планета, или судьба, обмахиваясь веером, что-то из виду упустила, Марина чуть на случайного прохожего не налетела:
- Простите, - шарахнулась она в сторону.
- Опять "выкаешь"? - судя по голосу, улыбнулся прохожий. Сквозь сумрак проступал силуэт солидного, заросшего щетиной мужчины, и если б ни голос, Марине и в голову не пришло искать в нем знакомые черты.
- Алексей? Каким ветром? - удивленно остановилась она.
- Да клиент у меня тут… - он протянул визитку: "Аудиоаппаратура: установка, ремонт, апгрейд". Марина усмехнулась: в ее мире не было ни телевидения, ни радио, ни даже телефона. - Подзадержался сегодня, чтоб завтра сюда не ехать. А ты как здесь?
- Живу.
- Одна-одинешенька? - полюбопытствовал Алексей, подставив ей локоть.
- Сама по себе, - отказалась подыграть Марина, и под руку не взяла. Не получалось у нее под чужой шаг подстраиваться. - Как сам, как жена?
- Я в порядке. Про жену не знаю. Как развелись, так и все… Мы ж с тобой вечность не виделись… А жизнь, знаешь, как летит!
- Знаю, - вздохнула Марина и, не спрашивая его, инстинктивно продолжила путь домой, в диковатые, заплывшие тенями лабиринты дворов.