- Обзвоните все рестораны, где он может быть, и найдите его, - с раздражением приказала миссис Голдстайн. - Если это не поможет, обзванивайте всех, у кого он может быть в городе. Скажите ему, что это срочно. Мы будем ждать его в клинике Колумбийского университета.
- Но когда он выходил, то выглядел таким… таким рассерженным, - неуверенно запинаясь, возразила Руби Шейбер. - Я не знаю, должна ли я беспокоить его…
Помимо всех прочих талантов, Натали Голдстайн была женщиной, умеющей собирать слухи и использовать их.
- Мисс Шейбер, если вы дорожите своей работой, то вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы найти мистера Хейла как можно быстрее. И вы можете позвонить по тем номерам, что записаны у него в маленькой черной книжке, к которой, как вы всем так неосторожно сообщили, имеете доступ.
И миссис Голдстайн повесила трубку, но даже вдохновленные страхом усилия мисс Шейбер не смогли вернуть Генри к тому моменту, когда приехала машина "скорой помощи".
Миссис Голдстайн, Нэнни и Дороти-Энн спустились следом за санитарами в вестибюль. Они знали, что Элизабет-Энн серьезно больна, но решили не звонить ее единственной оставшейся в живых дочери Регине, одиноко живущей в Калифорнии после смерти мужа, пока не доберутся до клиники и не переговорят с врачом.
- Я поеду с миссис Хейл, - сказала миссис Голдстайн Нэнни, когда они подошли к машине. - А вы с девочкой поезжайте следом в машине миссис Хейл. Мы встретимся в клинике.
На лице Нэнни явно читалось сомнение, ей не хотелось выпускать Элизабет-Энн из виду. Если той суждено умереть, то, может быть, перед смертью она придет в себя и захочет увидеть Дороти-Энн.
Миссис Голдстайн, казалось, читала ее мысли. Она коснулась рукой плеча Нэнни:
- Я не думаю, что ребенку следует уже сейчас познакомиться с ужасами машины "скорой помощи". Как вы считаете?
Нэнни кивнула, и миссис Голдстайн забралась в машину через заднюю дверь. Санитары прыгнули следом, захлопнули дверцы, и автомобиль с ревущей сиреной осторожно двинулся вперед, пробираясь сквозь густой поток транспорта.
Нэнни подвела Дороти-Энн за руку к знакомому желто-черному "роллс-ройсу" Элизабет-Энн, припаркованному неподалеку. Ее острый взгляд успел заметить, что черного лимузина Генри, в котором они приехали утром в город, на стоянке нет. Хозяин, очевидно, воспользовался им для своего бегства.
Они встретились с миссис Голдстайн в крыле "Хейл" клиники Колумбийского университета.
- Как она? - спросила Нэнни, как только они присоединились к миссис Голдстайн в приемной.
Натали только покачала головой:
- Пока ничего не известно. Боюсь, еще слишком рано для каких-либо заключений. Доктор Дадурян в приемном покое. Нам надо подождать, там будет видно.
Все сели, и началось беспокойное ожидание. Шумы зала ожидания, примыкающего к приемному покою, - торопливые шаги врачей и сестер, крики пациентов, озабоченные перешептывания их близких, - казалось, отдалились от них. Дороти-Энн погрузилась в другой мир - страха и смятения.
Лицо Нэнни исказилось, на него легла печать тревоги. Миссис Голдстайн все время беспокойно двигалась, постоянно поглядывая на маленькие золотые часики на запястье и срываясь к телефону-автомату, чтобы позвонить.
- Они сумели до него дозвониться? - спросила Нэнни у миссис Голдстайн, только что вернувшейся после телефонного разговора с мисс Шейбер.
Секретарь Элизабет-Энн сурово покачала головой:
- Никто не знает, где его искать, а телефон в машине не отвечает. Это так на него не похоже.
И потом всякий раз, как миссис Голдстайн возвращалась после телефонного разговора, она лишь отрицательно качала головой, молча отвечая на вопросительный взгляд Нэнни.
- Я принесу всем что-нибудь попить, - наконец сказала Натали, отчаянно пытаясь найти себе какое-нибудь занятие. Она принесла три пластиковых стаканчика из автомата. Но женщины отпили лишь по глотку кофе, и тут же поставили стаканчики. Дороти-Энн допила свой горячий шоколад до конца. Он оказался не таким густым и жирным, как готовила дома кухарка, но ей хотелось пить. Девочка так долго сидела и ждала в этой огромной душной комнате.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем к ним вышел доктор Дадурян, высокий, толстый, с кустистыми седыми бровями. Как только миссис Голдстайн и Нэнни увидели его, они вскочили на ноги. А Дороти-Энн, чье знакомство с доктором Дадуряном ограничивалось бесчисленными детскими прививками, постаралась стать как можно незаметней. Она не дыша сидела в зеленом виниловом кресле, прямо вытянув перед собой ноги.
- Миссис Хейл перенесла серьезный удар, - сказал доктор Дадурян. В его голосе слышался густой, гортанный акцент.
- Мы можем ее увидеть? - спросила Нэнни.
- Боюсь, что сейчас это невозможно.
- А когда мы сможем ее увидеть?
Доктор Дадурян вздохнул:
- Может быть, завтра. Но я не уверен, что вам захочется.
Нэнни с тревогой посмотрела на него:
- Скажите же, в чем дело?
Врач посмотрел на Нэнни и миссис Голдстайн, потом перевел взгляд на Дороти-Энн и отвел глаза.
- Миссис Хейл не сможет с вами говорить, - спокойно пояснил он. - Она в коме.
Дороти-Энн не слышала его слов, но увидела, как побелели лица Нэнни и миссис Голдстайн. Через минуту гувернантка подошла к ней.
- Пойдем домой, - негромко произнесла она.
Таким Дороти-Энн и запомнила свой пятый день рождения.
4
Гроза разбушевалась еще сильнее. Вспышки молнии сопровождались оглушительными раскатами грома, а порывы ветра кидали мощные потоки дождя на рифленое железо крыши и в окна. Сквозняки гуляли по дому, словно насмехаясь над хрупкостью человеческого укрытия и грозя оставить без света их убежище. Дороти-Энн казалось, что все окружающее плывет у нее перед глазами, словно живое существо.
Стихия.
Ярость богов.
Страх.
И боль.
Боль, вынести которую оказалось выше ее сил.
Женщина лежала теперь совершенно спокойно, ее лицо ужасающе побледнело. У нее не осталось сил даже шевельнуться. Последняя схватка показалась ей тяжелее предыдущих, наполнив все ее тело всепоглощающей болью. Озноб пробегал вверх и вниз по позвоночнику, где-то глубоко в ее теле живое существо, дождавшись своего времени, пыталось выбраться наружу, но оно располагалось вопреки природе.
И попало в ловушку.
Миссис Рамирес сидела в наполненной страхом тишине. Она размышляла уже долгое время, копаясь в памяти, пытаясь найти спасительное решение. Давно позабытые события выплывали из темных глубин сознания. Когда-то рассказанная история появилась на поверхности, тронув рябью пруд воспоминаний.
Но тут же исчезла, и в мозгу снова стало пусто. "Я должна вспомнить!" - приказала Фелиция самой себе.
Мексиканка перекрестилась и взглянула на молодую будущую мать. Взгляд Дороти-Энн будто затерялся в тумане мыслей, где-то далеко, очень далеко отсюда.
Фелиция Рамирес гадала, куда воспоминания унесли ее подопечную и что она там видела.
Далеко-далеко.
Другое время.
Другое место.
Отдельная палата в крыле "Хейл" клиники Колумбийского университета.
Неделю назад Элизабет-Энн вышла из комы, в которой пробыла четыре месяца и три дня. Как только она пришла в себя, первым посетителем, которого она потребовала к себе, оказался ее внук Генри. Элизабет-Энн предупредила его, чтобы он был готов. Она ожидала от него подробного доклада о состоянии дел.
Войдя в палату, Генри удивился. Элизабет-Энн была прикована к постели, так как после удара ноги отказались ей служить. Внук знал, что прогноз врачей не оставлял надежды на то, что бабушка когда-либо сможет ходить. Но, к счастью, по заключению медиков, удар не оставил других более серьезных последствий. Врачи также заверили его, что вскоре Элизабет-Энн вновь обретет силу и сможет заниматься делами.
Но Элизабет-Энн явно не собиралась сидеть и дожидаться, пока это произойдет. Она никогда в своей жизни не болела и сейчас не собиралась сдаваться. Если ее сила должна вернуться, то уж она проследит, чтобы это произошло как можно скорее.
Хотя персонал настаивал на сохранении щадящего режима, Элизабет-Энн убедила доктора Дадуряна, что достаточно хорошо себя чувствует для встречи с внуком. И постаралась выглядеть для этого как можно лучше.
Элизабет-Энн воспользовалась косметикой и подняла шум, пока ей не разрешили пригласить парикмахера от Кеннета. За время комы ее волосы значительно отросли и стали совершенно седыми. Теперь пришлось чуть подкрасить их до привычного серебристого оттенка и сделать химическую завивку.
Когда Генри вошел в палату, Элизабет-Энн выглядела хорошо, как никогда. Она прямо сидела в кровати, одетая не в больничную ночную рубашку, а в красиво вышитую пижамную куртку. Вокруг нее громоздились горы финансовых газет - прошлые выпуски "Форбс", "Форчун", "Бизнес уик", "Уолл-стрит джорнэл" и финансовые страницы "Нью-Йорк таймс". На ночном столике рядом с кроватью всегда поддерживался горячим чайник с водой, а до серебряного сервиза и коробки с травяным чаем легко было дотянуться. В палате стояло множество цветов, но букеты с достаточно официальной аранжировкой, присланные друзьями и знакомыми, прятались за зарослями розовых пионов. Элизабет-Энн ненавидела официальные букеты и распорядилась убрать их с глаз подальше.
Генри наклонился и поцеловал ее в щеку.
- Ты выглядишь так, словно проводишь отпуск на Лазурном берегу, - подчеркивая каждое слово, заметил он.
Элизабет-Энн улыбнулась в ответ.
- Спасибо, дорогой Генри. Но, боюсь, вынужденный отпуск - это совсем не отпуск.
- Как ты себя чувствуешь?