"Откуда взялась кровь? Это смерть.Это она подкараулила меня и порезала своей косой". ОполоумевшаяЛида шла из кухни в ванную, глядя на кого-то перед собой. Почему втвоих глазах тьма, Лидочка? Почему в твоей руке окровавленноестекло? Опомнись! Лида вцепилась своими стеклянными глазами взеркальное полотно. Оттуда смотрел на неё чуждый, ненавистный ейлик порочного существа. "Это ты во всём виновата! Я буду истязатьтебя. Я избавлюсь от тебя". Она провела осколком по лицу порочнойженщины. И вскрикнула от боли и вида алого мазка. "Ну и пусть!" Ещёмазок, превращавший бледное лицо в страшную маску. Лида содрала ссебя забрызганную кровью материю, чтобы окровавить развратное тело.Надрывные порезы истощали её плоть. Фонтан, ударивший из руки, намгновение прояснил её ум. Она зачем-то ринулась в коридор, но еёсильно шатнуло и бросило на пол. Домучив на четвереньках долгийпуть до комнаты, она как-то вскарабкалась верхней своей половинойна стол, чтобы оставить Коле на прощание несколько слов: " Коля,прости. Ирочка знает всё".
И всё? Дальше – пустота? A дверь,рукой судьбы оставленная приоткрытой?..
Антонина Ивановна толкнула её,заподозрив что-то неладное. Промчалась сирена, разбудив сонноемарево города. Примчался Коля, оглушённый голосом телефона.
"Коля, прости, – сдавили головуслова из бездонной пропасти. – Ирочка знает всё". Только ахнул ионемел в ответ далёкий голос Ирочки. Нет, она ещё ничего не знала.Нет, неизвестность будет изводить его бесконечные часы, дни и ночи.A потом её место займёт известность. "Коля, прости..." Господи,прости! И помоги!
Колю встретило молчание друзей. ИЛидочкино письмо. Оно пришло в день его приезда. Ира и Олегоставили его одного... с Лидой. Она сама дала ему это право.
* * *
"Ирочка моя, дорогая моя,здравствуй!
Прости за 27 дней молчания, а сучётом нашей скверной почты, наверно, за месяц с лишним. Такоечувство, что уже целую вечность не сплетничали по телефону, небегали друг к другу похвастать новыми тряпками, не судачили поповоду и без повода на кухне. Казалось бы, какие это всёповседневные бабьи пустяки. A как мне теперь недостаёт этоголакомого кусочка! Этих милых бабьих отдушин! А помнишь последнюювечеринку у Олечки с Андрюшей? Все уже знали, что Коля получилновое назначение и мы скоро уедем, и были такими сердечными.Ирочка, родничок мой, спасибо вам с Олегом, передай привет испасибо Азаровым и Олечке с Андрюшей. Поцелуй за меня их Kостика.Он просто чудо, весь в Олечку. Миленькая моя, как мне всех вас нехватает! Особенно тебя.
Жизнь наша здесь понемногуупорядочивается. Коля с утра до вечера служит. Редко забегает домойпообедать, он любит домашнее первое. Ты знаешь, готовка – мойконёк. Я с ним шучу: суп в сапогах. Он ведь, бедный, так спешит,что и сапог не снимает. Колю ценят. Квартиру выделили хорошую, внаше-то время. Ремонта большого не требуется: прежние жильцы, врачполковой с женой, аккуратными были. Только в коридоре их собаканемножко обои ободрала, но это ничего: зеркало поставили, и невидно. Я, можно сказать, на всё готовенькое приехала. Мебель Колясам расставил, а занести солдатики помогли.
Из соседей познакомилась покатолько с Антониной Ивановной, медсестрой из госпиталя. Женщинапростая и добрая. Кое в чём советует, особенно по покупкам вгороде, Городишко маленький, грязный, дымит чернотой. Страннокак-то разбросан. В общем, я в нём пока не освоилась. Хорошо,Антонина Ивановна под рукой. Но она мне какая подруга: почтипенсионерка.
Пока... Хотела сказать: пока всёскладывается неплохо. А сама плачу. Пишу и плачу. Потому что –дрянь. Потому что – лгу. Лгу, Ирочка. Лгу, потому что не говорюправды. Потому что пишу не то, чем болею. Я ведь болею, Ирочка.
Как бы я хотела вернуть недалёкоепрошлое, тебя, Олега, всех-всех вас, без этого назначения, безКолиного отъезда без меня, без моего отъезда без Коли. Без этогогадкого пустого вагона. Без рокового купе.
Вот видишь, мой родничок, я уже нелгу. Сейчас выпью рюмочку и всё расскажу. Всё-всё-всё, докапельки.
Я дрянь, выродок. Боже мой! Сейчасначну. Только с силами соберусь. Может быть, ещё рюмочку, тыпоймёшь, ты самая добрая. Нет, я обманываюсь. Ты не поймёшь и небудешь доброй. Никто не поймёт. И не надо. И правильно. Но всёравно выговорюсь, потому что больше не могу. Только пусть этогоникто не узнает.
B B-у приехала за три часа доотправления поезда. С билетами, не поверишь, свободно, нигде такогоне видела. Купила нехитрую булочку на вокзале и пакетик молока.Съела всё с аппетитом. Господи! Слёзы не дают писать. Нет, Ирочка,Господь меня теперь не простит.
Немного отдышалась. Поедем дальше.Я, кажется, чуточку опьянела.
Съела булочку, посидела в скверике.Время плелось, будто остановилось. И ещё это пекло... Ну ладно. Еёя заметила издалека, у входа в скверик. Хорошенькая такая... Какоеслово выскочило. Банальность, протёртая до дыр. Это я от тебяпрячусь. Мы с тобой хорошенькие, а она... в неё просто нельзя невлюбиться! Вот, Ирочка, и вся моя правда. И слов не надо 6ыникаких. Залапают слова, и запачкают, и задушат. Видишь, Ирочка,какая я стала. Что же ты молчишь? Обругай меня, обзови последнимисловами, обзови сучкой несдержанной. Ну что же ты молчишь?! Ведьподумала уже, что я такая. Ведь я выродок! Выродок и дрянь!
Ирочка, думай обо мне, что хочешь.Только дай выговориться. Мне очень нужно кому-то всё рассказать, акому, если не тебе?
Ничего этого я не хотела. Никогдани о чём таком не думала. Ты сама знаешь. И там, в скверике, ничеговедь не было. Ну, понравился человек. Ну, улыбнулись друг другу.Может же красивая женщина понравиться другой женщине. Красивые, онивсем нравятся. Правда? Правда?
Как хорошо стало, когда что-тогулко загрохотало где-то рядом, толкнуло, и за окнами поплыло,медленно, как 6ы нехотя. Какое-то облегчение и радость свалилисьоткуда-то. Моё детское впечатление. Начало чего-то того, чегождёшь. Поезд тронулся, томительность зала ожидания осталась вскверике, и началось приближение встречи с Колей, с новым местом, сновой жизнью.
A через пять минут пути что-топеременилось, стало не так уютно, подкралось ощущение какой-тотревоги. Может, оттого, что в купе я одна, а путь долгий. Решилавыйти в коридор. Дверь открыла и опешила – а ведь было, былокакое-то предчувствие – на меня смотрели её глаза: "Здравствуйте.Значит, мы с вами попутчицы?" Голос мягкий, приятный, будто онбережно притрагивается к тебе, к твоей душе. Она вошла и присела, ая осталась стоять в открытых дверях, сама не знаю почему. Стою иволнуюсь, как девочка. Она, верно, заметила это и предложила мнесесть: "Что же вы стоите? Садитесь, и будем знакомиться". Это былокак-то особенно, хотя слова самые обыкновенные. "Лера", – сказалаона. А я не поняла и спрашиваю: "Что вы сказали?" И это получилоськак-то совсем нелепо, она ведь имя своё назвала. Видишь, Ирочка,как я ополоумела. Потом знакомились, долго разговаривали, пили чай.Про себя я радовалась, что до конца пути, а это двое суток, спопутчицей, не одна. Нет, неправильно. Радовалась, была счастлива,что еду именно с ней, с Лерой. A почему "про себя"? Очень хотелосьпризнаться в этом ей. Но не осмелилась. Вот то чувство, с которым япровела двое суток – не осмелилась. Не осмелилась сказать, неосмелилась противиться, не осмелилась сдержаться. Но не осмелиласьне в каком-то дурном смысле, нет. Просто испытывала какой-тотрепет, боялась что-то разрушить. Вот и до6оялась.
Хорошая дорога, когда времени незамечаешь. И мы с Лерой заболтались, проглядев, как к намподкралась третья попутчица, ноченька, молчаливая и коварная.Решили ложиться спать, а она, наверно, только усмехнулась.
Ирочка, родничок мой, как я теперьволнуюсь! Аж руки трясутся. Я не хочу, говорю им, чтобы перестали,а они не слушаются. Видишь, буквы пляшут.
Как это случилось?.. Лера,совершенно не смущаясь, разделась... догола разделась, но не легласразу. Сидя напротив меня в таком не дорожном виде, онапринялась... она принялась будить свои груди прикосновениями рук. Яощутила какую-то неловкость, за себя, вернее, от своегоприсутствия, оттого что я смотрю. И в то же время я смотрела илюбовалась её красотой. Ещё я чувствовала её взгляд на себе. И,чтобы куда-то девать себя, чтобы наступило что-то другое, я сказалаЛере, что она очень красивая. Лера встала, наклонилась надо мной истала говорить: " Ну-ка, поднимайся. Снимай платье". Я подчинилась.Мне почему-то захотелось подчиниться. "Смотри, какая ты красивая!"Она говорила и сама раздевала меня. А я подчинялась. "Смотри, какиеу тебя плечи. Какая у тебя грудь". Она говорила и касалась своимируками моего тела. И мне было хорошо. Во мне словно проснулоськакое-то волнение.
Знаешь, я вспоминаю, чувствомвспоминаю, что уже испытывала такое волнение, такую телеснуюрадость, когда была девушкой, когда мы с мамой мылись в бане ипомогали друг другу. Помню её ласковые, любящие руки на своём телеи какое-то приятное возбуждение в нём от этих прикосновений. В тедни, вечерами, когда я ложилась спать, во мне продолжало жить этоновое дыхание. Разве могла я тогда подумать?..