Потом вы шагнули в день, вы шагнулив час, в котором счастье не делится с пространством, в которомшёпот счастья оглушает, не имея возможности рассеяться ипотеряться. Вы шагнули в день, вы шагнули в час, которого ты такбоялся. Боялся, что кривизна покривит, поломает её счастье. А онане боялась, потому что была с тобой и со счастьем, а для кривизныне оставляла пространства.
Потом тебя били у двери в твоюквартиру. Если бы в чужую, ещё понятно. Может быть, во всем виноватповорот ключа в замочной скважине. В голове затрещало, будтосработало зажигание, и машина насилия тронулась с места. Тебя билии наслаждались, хотя на лестничной площадке, предназначенной длябудничного топтания, не было объекта для наслаждения. Тебя били излюбви к процессу, то есть к битью. Так бьют только менты иподростки, потому что и те, и другие – сами себе закон. Перед тем,как забыть, ты успел вспомнить, что её отец – полицейский чин, исделать вывод, что страдаешь из-за любви к детям. Дитя простоподелилось счастьем.
...Потом было много дней (было малодней), когда вы гуляли вместе. Вам нечего было прощать друг другу.И нечего было терять друг без друга.
Потом вам орали: "Горько!" Тебе итвоей Марине...
Горько... Абзацы жизни, заполняющиеклетки памяти... Горько... Клетки памяти... в клеткепомешательства...
Историявторая
Тане
Оно коснулось её сразу, в минуты ихпервого свидания. Оно овладело ею той же ночью, в бессонные часысладкого смакования этих минут. Оно не отпускало её ни в пустомкалейдоскопе яви, ни в путаном клубке бреда. Оно пленило её –тайное вожделение любовного соития с ним...
A через четырнадцать лет эта живаяжажда, уже остывшая в ней, переселилась в утробу его снов.
Опал ажур, податливый баловеньженской плоти, с её задыхающихся членов. Растаял стыд, услужливыйпаж женского сердца, от её жадного желания. Всё в ней обнажилось. Итолько кокетливый треугольник вуальки, сотканной из живых агатовыхнитей, оставался нетронутым. И нужно было лишь прикоснуться к нему,приоткрыть его, чтобы услышать, что вслед за своим стыдом таетженщина, ароматное тепло которой так живо дурманит тебя.
– Таня?! Вы?!
(Конечно, "вы", а не "ты". "Вы "подёрнуто узором загадки, в "вы" таится продолжение. A "ты"... "ты"не нуждается в мечтах.)
– Таня?! Вы?!
– Саша, ты ждал меня?
Он вспомнил этот голос. Он ничегоне сказал в ответ, потому что не мог сообразить, должен ли былждать её.
– Саша, милый мой, что же ты ждёшь?Поцелуй меня.
"Я любуюсь... вашими еврейками. Сних всё когда-то началось", – подумал он. Он любовался её грудями,зовущими его. Его взор не мог насытиться их прелестью и ласкал ихнежные, нервические мордочки.
– Пусть твои губы ласкают их, – онасловно поймала его мысль.
Саша приблизился к Тане и посмотрелв её глаза. Он вспомнил этот взгляд... за окнами очков. С негокогда-то всё началось. Она сняла очки – стало ещё лучше. Он обнялТаню. И в это мгновение Сашу объяло давно оставившее его какое-тодетски-чистое, родниковое, наполненное радужностью чувствовлюблённости. И в это мгновение тело Саши облизал сладкий языкнеги, заставляя его покориться себе. Мгновение, и... губы Саши игубы Тани нетерпеливо бросились играть в салочки. Его губамнравилось водить, преследовать, заставлять метаться. Её – дразнить,завлекать, поддаваться... Они ловили друг друга, обжигались,ускользали... Как нужны Саше и Тане эти безудержные поддавки! Чтобыобжечься ещё и ещё, опьянеть, закружиться и улететь... илипровалиться куда-то.
Саша и Таня повалились куда-то.
– Танечка! Какая ты нежная! –первый раз он сказал ей "ты". Его пальцы коснулись вуальки ипочувствовали, как то, что скрывалось за ней и изнывало отодиночества, судорожно подалось им навстречу, оставляя на нихзазывную влагу, растаявшую частицу таявшей Танечки.
– Танечка! Какая тычувственная!
Нежные нервические мордочкиобнажили свой трепет: они, словно нанюхавшись луковой горечи,набухли, налились ядрёной краской и сладко прослезились. И,инстинктивно стремясь к гармонии, к разрешению, они тянулись кСашиному телу, жадно тёрлись о него, ещё больше распаляясь ираспаляя его.
– Танечка!
– Саша!
Они лелеяли друг друга упоённымителами и короткими задыхающимися словами, которые говорили больше,чем сами эти слова.
– Танечка! Ты моё блаженство!
Танечкино пресыщение, восторженное,восклицательное, вылилось в Сашино блаженство, охватившее сначалату часть его плоти, которая была в ней, и потом всё его тело, всёего существо. И тут Саша ощутил, как его Танечка превращается водни сплошные губы, сильные и страстные, поглощавшие его волю, егособственную страсть. И вместе с этим он ужаснулся от дикой,обжигающей мысли: эти губы разлучат их! Он теряет Танечку! Он сноватеряет её!
– Та-ня!
Иссиня-чёрный мрак слизывал чертыжизни, которой он только что жил.
– Та-ня!
– НАША ТАНЯ ГРОМКО ПЛАЧЕТ: УРОНИЛАB РЕЧКУ МЯЧИК,– иссиня-чёрный мрак слушал только себя и заставлялслышать только себя...
Саша тяжело, тягуче выходил изслепого чрева сна, пленённый ревнивыми отравительницами-губами. Нонаконец очнулся, закутанный в промокший, липкий кокон простыни. Ондолго лежал, без мыслей и желаний, слепо смотря в белую безднупотолка. Потом, нечаянно поймав на себе отрыжку странного сна, сталодну за другой перлюстрирoвaть его феерические картинки: порхнувшийажур, пахну́вший de France... поблёкший макияж стыда, повеявшийстрастью... голые поддавки, вскружившие головы... фригидный бликочков, презревший любовное ложе... Сашина Танечка, простившаяпрошлое. "Танечка!"
Прежде Саша никогда не говорил ей"Танечка". Он никогда не говорил ей "ты". Он никогда не скажет ей"ты", никогда не назовет её Танечкой. Он ничтожество. Банальныйпьяница. Больное ничто.
Саша стал вспоминать.
Насквозь промокший и озябшийноябрьский полумрак. Ссутулившаяся от повседневной серости душа. Инебрежный выдох судьбы. Что ещё надо, чтобы, прячась от дождя,распахнуть двери какой-нибудь кочегарки, прокоптевшей исгорбившейся? А там... Там, внутри – тепло щедрой топки и смеющихсяглаз Серого, Сергея Гусева ("Серёга, можно Серый, только не птица,не петух – убью"), человека в затасканном свитере с засученнымирукавами, в наколках на руках, с большой совковой лопатой,прокуренным голосом и плюющей на жизнь душой. Саша мог с нимговорить и любил его слушать. И не мог отказаться поднять с нимстакан за эту самую жизнь...
A ещё там часто появлялась Настя,маленькая фуксия, подарившая ему несколько чудных цветков любви,орошённых каплями прилипчивой мути.
A ещё он был женат. Её звали Оля.Прислонившись к новому теплу, с его искорками и копотью, и охладевк старому, Саша потерял Олю, не оставив ей ничего, кромеобглоданной души и короткой записки.
"Оля. Так хочется сказать (какмного дней назад): милая Оля. И не могу. Почему-то не могу. Что-тоне пускает. Как будто надо через что-то переступить. Как и надопереступить, когда хочется просто потрогать твои волосы. Как и надопереступить, когда хочется подойти вечером к твоей постели исмотреть на тебя, и, уходя, поцеловать тебя. Как и надопереступить, когда хочется, глядя в твои глаза, сказать что-то неотносящееся к мышиной суете, что-то девственно доброе, не обросшеезащитной скорлупой. Что-то не пускает. Уже давно не пускает. Aможет быть, я знаю и ты знаешь, что не пускает.
B голове и на душе сумбур инеуверенность. И тупая тяжесть. Прощу ли я себе? Только бы судьбане отыгралась на тебе и Машеньке. Но оставаться для меня было быбольшей низостью. Эти последние годы – ведь это низость.Прощай.
Саша"
"Сны, воспоминания, в придачу ссоплями, – шизофреническая труха, не более того. Сдобритькеросинчиком, ха-ха, усадить собственное "я" жопой в этособственное дерьмо, хе-хе, и чиркнуть спичкой. И что же мы имеем? Bрезультате мы имеем выброс гигантского столба жёлчи в окружающуюсреду и ядовитые протесты "зелёных". Увольте, господа, перчатки небудет. Не лучше ли нам с вами откупорить бутылочку и употребитькеросинчик во имя возвращения блудной души к бренным пенатам.Приговор окончательный и обжалованию не подлежит... Теперь,господа, когда статус-кво восстановлен, тело и душа просят музыкилёгкого поведения. A что есть означенная музыка вжитейско-философском аспекте? Она есть дама среднестатистическогопошиба. Вечорку мне, вечорку!"
Пропустив через себя ещё стопочку,Саша раскрыл газету на нужной странице.
"46-летняя блондинка не теряетнадежды встретить своё счастье... добрая, отзывчивая... согласна напереезд..."
– Извини, сестричка, но твоисчастливые минуты остались в сиреневом прошлом, когда сельскийпарубок с вечно турнирным взглядом осыпал твои босые ноги кустамисирени, вырванными с корнями из палисадника при сельском храмекультуры. Увы, подлец женился на другой: он тоже был согласен напереезд.
"...симпатичная, образованиевысшее, интересы разносторонние... воспитываю сына. Хотелось бывстретить умного, интересного человека, с высшим образованием, безвредных привычек, умеющего слушать и понимать".
– Вас, мадам, не так труднорасшифровать. На первое – психопатический метаморфоз домашнегоочага в школьную учительскую с её разносторонней лабудой. На второе– сложноподчинённые отношения с придаточными цели. И на третье –вечная гамлетовская пытка: спать слитно – спать раздельно. Оставьтеваши долгонудные параграфы и длинные юбки ученикам. Молодые – авосьпереварят.
"Зеленоглазая шатенка, 25 лет,приятной полноты. Хочу дарить любовь и быть любимой. Медработник.Люблю путешествовать..."
– История путешествия прозрачногохалатика по больничным палатам. В руке – шприц, в кармане –презерватив. Вот эта дасть так дасть. Поставим на учёт и поедемдальше...