А между тем дождь лил как из ведра и река, выйдя из берегов, затопила нижнюю часть города.
Коридорный сказал, что, вероятно, это долгосрочный прогноз великолепной погоды, которая когда-нибудь впоследствии установится, и
процитировал стихотворение, напечатанное сверху, над шкалой пророческого инструмента, что-то вроде следующего:
Прилагаю я старание,
Чтоб вы знали все заранее.
В то лето хорошая погода так и не наступила. Должно быть, этот прибор имел в виду будущую весну.
Недавно появилась еще одна разновидность барометров-прямые и высокие. Я никогда не могу разобрать, где у них голова и где хвост. Одна
сторона у них для десяти часов утра вчерашнего дня, а другая-для десяти часов утра сегодняшнего; но разве всегда есть возможность попасть туда,
где он выставлен, в такую рань? Он поднимается и падает, как при дождливой, так и при ясной погоде, от усиления и ослабления ветра, и на одном
конце написано “В-к”, а на другом “З-д” (но при чем тут “В-к”, я совершенно не понимаю), и если его постукать, то он все равно ничего вам не
скажет. И надо вносить поправку в его показания соответственно высоте над уровнем моря и температуре по Фаренгейту, и даже после этого я все
равно понятия не имею, чего следует ожидать.
Но кому нужны предсказания погоды? То, что она портится, уже само по себе достаточно скверно; зачем же еще отравлять себе жизнь, узнавая об
этом заранее? Если мы кого и признаем в качестве пророка, то это какого-нибудь старикашку, который в особенно пасмурное утро, когда нам особенно
хочется, чтобы был ясный день, окидывает горизонт особенно проницательным взором и говорит:
- О нет, сэр, ручаюсь, что тучи разойдутся. Погода разгуляется, сэр.
- Ну, он-то уж в этом знает толк, - говорим мы, желая ему всяких благ и выезжая за город, удивительное чутье у этих стариков!
И мы чувствуем к нему признательность, которую вовсе не уменьшает то обстоятельство, что погода не разгуливается и что дождь льет весь день
без передышки. “Ничего не поделаешь, - думаем мы, - в конце концов это от него не зависит”.
Напротив, у нас остается лишь горечь и мстительное чувство по отношению к тому, кто предрекает непогоду.
- Как вы думаете, - прояснится? - приветливо кричим мы, поравнявшись с ним.
- Едва ли, сэр; видать по всему, дождь зарядил до вечера, - отвечает он, покачивая головой.
- Старый болван! - бормочем мы. - Что он в этом смыслит?
И если его предсказание оправдывается, мы возвращаемся в еще большем негодовании и с каким-то смутным ощущением, что он так или иначе
причастен к этому грязному делу.
Утро нашего отъезда было теплым и солнечным, и нас трудно было обескуражить леденящими кровь пророчествами Джорджа вроде “бар. падает”,
“область пониженного давления распространяется на южную часть Европы” и т. д. Поэтому, убедившись, что он не способен привести нас в отчаяние и
только попусту теряет время, Джордж стянул папироску, которую я заботливо свернул для себя, и вышел.
А мы с Гаррисом, покончив с тем немногим, что еще оставалось на столе, вынесли наши пожитки на крыльцо и стали ждать кеб.
Когда мы сложили все в кучу, то оказалось, что у нас багаж довольно внушительный. Тут был большой кожаный саквояж, маленький сак, две
корзины, большой тюк с пледами, четыре-пять пальто и дождевых плащей, зонтики, дыня в отдельном мешке (она была слишком громоздкой, чтобы можно
было куда-нибудь ее запихать), пакет с двумя фунтами винограда, японский бумажный зонтик и сковородка, которая из-за длинной ручки никуда не
влезала, а потому, завернутая в плотную бумагу, лежала отдельно.