Вся стратегия, от начала до появления первых конкретных результатов, заняла около десяти лет, и хотя первые успехи не были сногсшибательными, все-таки они представляли собой существенный прогресс. Юридические журналы, сначала среднего уровня, а затем и ведущие, начали публиковать его несколько спорные статьи, как из-за их стиля, так и из-за содержания, отмечая цветистость, язвительность, привлекательность для читателя и вообще очевидный талант молодого ассистента в области печатного слова. Но известность в кругах финансовых деятелей принесла ему как раз скрытая острота и тревожность его мнений и высказываний, ранее нелюбимая многими. Сознание нации изменялось, покров благосклонного Высшего Света начал трещать, в салонных разговорах стали появляться ключевые словечки, запущенные в обиход «никсоновскими мальчиками», такие как «молчаливое большинство», «общественное благосостояние» и пресловутое — «Они». Новые понятия, подобно утреннему туману, поднимались от земли и распространялись повсеместно. Здесь не у дел оказался приличнейший Форд, начисто лишенный восприятия нового и получивший под занавес смертельную рану Уотергейта, а также и Картер, которого, несмотря на его необыкновенный личностный талант, погубила чрезмерная увлеченность сострадательными и благотворительными актами. Фраза «что я могу сделать для моей страны» вышла из моды, уступив место новому лозунгу: «что я могу сделать для себя».
Доктор Рэндольф Гейтс ловко оседлал гребень проносящейся мимо него волны, имея в запасе сладкоречивый тон и лексикон, насыщенный модными терминами, как нельзя лучше соответствующих расцвету новой эры. В его слегка подрафинированных научных теориях, юридических, экономических и социальных, слово «огромный» было хвалебным понятием и «больше» было предпочтительнее перед «меньше». Выдаваемые им «на гора» законы новейшей рыночной экономики целиком и полностью оправдывали удушение промышленными китами окружающей их мелочи, из чего делался вывод о пользе роста индустриального развития для всех… ну, практически для всех. Мы живем в дарвинистском мире, и здесь выживает сильнейший и, нравится вам это или нет, наиболее приспособленный, примерно такой была основная мысль его работ. При виде этакой милой откровенности, финансовые манипуляторы дали знак, пружинка щелкнула, и во славу вознесенного на иконостас настоящего и живого ученого воспелись гимны, загрохотали барабаны и загромыхали цимбалы. Купи, надбавь свое и продай, и все это, конечно, для пользы остальных. Полный вперед!
Рэндольф Гейтс был призван и с охотой и живостью отдался в новые руки, принявшись завораживать, при помощи своей словесной гимнастики, аудиторию за аудиторией. Он наконец нашел свое место, но его жена, Эдит Гейтс, не была уверена, что это именно то, о чем шел изначальный разговор. Она желала комфортабельного существования, что было естественно, но совсем не была готова к миллионам и частным полетам на реактивных самолетах через весь мир, от Палм Спринг до южной Франции. Особенно беспокойно она себя чувствовала, когда выступления и статьи ее мужа применялись для публичного оправдания некоторых действий и судебных эксцессов, поражающих своей очевидной наглостью и более того, в некоторых случаях, несправедливостью. Он отмахивался от ее тревожных вопросов, оправдываясь тем, что это не его вина, и использованные им параллели с юриспруденцией просто были не так поняты. В довершении всего, вот уже около шести лет они спали в разных кроватях и в отдельных спальнях.
Войдя в кабинет, она растерянно остановилась у порога, заметив, что при звуках ее тихих шагов, Гейтс вздрогнул и быстро повернул голову. Глаза его были широко открыты и тревожны.
— Извини, я не хотела тебя пугать.
— Ты всегда раньше стучала. Почему ты не постучала сейчас? Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда мне мешают сосредоточиться.