Он считал одним из самых досадных капризов природы, что великолепные Альпы расположены в этой бездушной стране. Бесцельно прогуливаясь вокруг отеля, он наткнулся на группу Айгерских Пташек не самого высокого полета, которые развлекались игрой в фанты с поцелуями и преглупо хихикали. Он с омерзением сплюнул и вернулся в номер. “На самом деле, никто не любит Швейцарию, разве только те, кто любит гигиену больше, чем жизнь, — думал он. — А всякий, кто способен жить в Швейцарии, способен жить и в Скандинавии. А всякий, кто может жить в Скандинавии, способен лопать тухлую треску на Рождество. А уж те, кто на Рождество могут жрать “лютфиск”, могут и...”
Он ходил взад-вперед по комнате. Бен приезжает только послезавтра, и будь Джонатан проклят, если проведет хоть один лишний день в этом отеле, среди этих людей, в роли экспоната для первых Айгерских Пташек.
Его телефон зазвонил.
— Что? — гаркнул он в трубку.
— Как ты узнал, что это я? — спросила Джемайма.
— Какие у тебя планы на вечер?
— Переспать с тобой, — не раздумывая, ответила она.
— Сначала поужинаем в твоем кафе?
— Отлично! Это означает, что между нами все хорошо?
— Нет. — Ее умозаключение его удивило.
— О-о-о. — Она немного помолчала. — Увидимся через двадцать минут.
— Пятнадцать?
* * *
Ночь вокруг террасы кафе наступила быстро, как всегда в горах, и они молча допивали остатки бренди. Джемайма очень старалась не упоминать о времени, проведенном совместно на Лонг-Айленде. Он думал о чем-то своем и даже не обратил внимания на приток холодного воздуха со склонов Айгера.
— Джонатан?
— М-м-м?
— Я прощена?
Он медленно покачал головой.
— Не в этом дело. Просто я никогда больше не смогу тебе верить.
— А хотел бы?
— Конечно.
— То есть, ты говоришь, что у нас что-то могло бы получиться?
— Почти уверен, что могло бы.
— Но теперь никак? Никогда?
Он не ответил.
— Ты извращенец. И еще знаешь что? Ты меня так и не поцеловал.
Он исправил этот недосмотр. Когда лица их медленно раздвинулись, Джемайма вздохнула.
— Прямо рог изобилия! Кто бы мог подумать, что у губ своя память.
Они смотрели, как последний желтый луч ушел за зазубренные хребты, окружившие их.
— Джонатан. Насчет этой истории у тебя в доме...
— Не желаю об этом говорить.
— Тебя же на самом деле не деньги расстроили, правда? То есть... нам было так хорошо вместе... я хочу сказать, весь день хорошо. Не только в постели... Эй, хочешь что-то скажу?
— Скажи.
Она засмеялась сама над собой.
— Даже когда я уже взяла эти деньги, я еле удержалась, чтобы не вернуться и лечь с тобой еще раз — на прощанье. Вот тогда бы ты действительно разозлился, узнав обо всем, да?
— Да. Действительно.
— Скажи, а как там этот псих? Как его зовут?
— Мистер Монк? Не знаю. Я уже давно дома не был.
— О? — Она поняла, что выбрала неблагоприятный момент для этого разговора.
— Очень давно. — Джонатан поднялся. — У тебя в номере кровать есть?
— Довольно узкая.
— Справимся как-нибудь.
И в эту ночь у нее хватило ума больше не ворошить прошлое.
КЛЯЙНЕ ШАЙДЕГГ, 8 ИЮЛЯ
Он поужинал поздно, в ресторане отеля, за столиком, несколько в стороне от других. Посетителей было немного.
Он был собой недоволен. Он чувствовал, что плохо провел всю процедуру с Джемаймой. Они встали рано, прогулялись по уходящим ввысь лугам, посмотрели, как кончики их туфель блестят от росы, попили кофе на террасе ее кафе, поболтали о всякой чепухе, пошутили насчет прохожих.
Потом они пожали друг другу руки, и он пошел к себе в отель. Все получилось как-то скомкано. К их связи прилипли какие-то частицы искреннего чувства. Она осталась там, в деревне, и ждала, и он был раздосадован на себя, что не избавился от нее вчистую. Теперь он знал, что не накажет ее за вероломство, но и никогда не сможет простить ей.