В своем общении с журналистами, обратившимися к нему в вестибюле, он был особенно резок.
Поднялся и Карл.
— То, что говорит герр Боумен, совершенно справедливо. Если погода удержится, нам придется отбыть послезавтра в три часа утра.
— Значит, сегодня наша последняя ночь? — Анна спокойно посмотрела на него, потом одарила взглядом каждого, и всем досталось совершенно поровну.
— Не обязательно последняя, — сказал Джонатан. — Мы еще, знаете ли, можем вернуться.
— Плохая шутка, — объявил Карл.
Все начали расходиться. Джонатан пожелал им спокойной ночи и в одиночестве вернулся к своему кофе с коньяком. Он вновь погрузился в мрачные мысли. Для того чтобы точно назвать ему объект, у Дракона оставались всего сутки.
Гора, объект, Джемайма. И за всем этим — его дом, его картины. Вот что самое главное.
Он заметил, что начинает нервничать, и тут же подал по всей нервной системе команду успокоиться. И все же плечи его оставались напряженными, а для того, чтобы согнать с лица хмурые складки, потребовалось усилие мускулов.
— Можно к вам присоединиться? — Сама фраза была вопросительной, интонация же — нет. Карл уселся, прежде чем Джонатан успел ответить.
Последовала пауза, во время которой Джонатан допил коньяк. Фрейтаг нервничал. Его осанка была настолько напряжена, что сделалась какой-то хрупкой.
— Я пришел переговорить с вами.
— Да, я догадался.
— Я хочу поблагодарить вас.
— Меня? Поблагодарить?
— Я ожидал, что вы будете против моего маршрута... моего руководства. Если бы вы стали возражать, остальные бы присоединились к вам. Ведь мистер Боумен — это ваш человек. А Биде — это флюгер, повернет туда, куда ветер подует. — Карл опустил глаза, не меняя угловатой позы. — Знаете, для меня это очень важно. Очень важно быть руководителем в этой группе.
— Да, мне тоже так показалось.
Фрейтаг поднял ложку и аккуратно положил ее на то же самое место.
— Герр доктор? — сказал он, не поднимая глаз. — Я ведь вам не очень симпатичен?
— Нет. Не очень.
Карл кивнул.
— Так я и думал. Вы находите меня... неприятным? — Он посмотрел на Джонатана с еле заметной улыбкой, исполненной отваги.
— Да, неприятным. А также весьма неловким в общении и ужасно неуверенным в себе.
Карл хрипло рассмеялся.
— Меня? Неуверенным в себе?
— Угу. С обычной в таких условиях избыточной компенсацией за абсолютно обоснованное чувство собственной неполноценности, свойственное типичному немцу.
— Вы всех людей подразделяете по национальному типу?
— Не всех. Только типичных.
— Как, должно быть, для вас проста жизнь!
— Нет, жизнь не проста. Просты, по большей части, люди, с которыми она меня сводит.
Фрейтаг слегка поправил ложку указательным пальцем.
— Спасибо вам, герр доктор. Вы были очень добры, проявив такую откровенность. Теперь и я буду с вами откровенен. Я хочу, чтобы вы поняли, почему мне так важно возглавить это восхождение.
— Это совершенно не обязательно.
— Мой отец...
— Ей-богу, Карл! Мне это решительно безразлично.
— Мой отец не сочувствует моему интересу к альпинизму. Я — последний в семье, и он хочет, чтобы я унаследовал дело.
Джонатан не отвечал. Он испытывал удивление и неловкость от робости в голосе Карла, и ему меньше всего хотелось быть наперсником этого юнца.
— Мы, наша семья, производим инсектициды. — Карл посмотрел в окно на светящиеся под луной пятна снега. — И это даже забавно, когда сознаешь, что во время войны мы делали... мы делали... — Карл поджал верхнюю губу и выморгал из глаз предательский блеск.
— Карл, вам и было-то всего пять лет, когда война кончилась.
— Хотите сказать, что это не моя вина?
— Хочу сказать, что вы не имеете никакого права на ту фальшивую трагедию, которую вам так хочется передо мной разыграть.