– Ну, а если погоды нет? – поинтересовался Гриша.
– Над костром, вернее, над углями делаешь навес, развешиваешь колбаски, тогда уж руку не убираешь с них.
– Папань, а куда деваешь пантовую кровь из кружки?
– В рот. Так все охотники делают.
– А ты пробовал? Вкусно?
– Ничего. Другой раз валишься с ног от усталости, глотнул – откуда и силы взялись. Еще бы сто верст отмахал.
– Да ну! – восхитился Гриша. – Вот бы достать, а? Глотнешь, силы прибавятся, и с ребятами снова в бой. Мы бы им дали.
Анисим с Гришей поднялись еще выше. С трех сторон обступили их скалы. Над головой трехглавый зубец. «Это и есть «Три брата», – догадался Анисим. Туча с синим острым краем наползла на одного «брата» и обезглавила его.
– Пойдем правее, – предложил Анисим, – кажется, есть за что зацепиться, тропа вроде наметилась.
Грише было все равно. Он шел и мечтал. Вот бы нацедить крови. Принести домой, глотнуть из бутылочки, вызвать на поединок Степана Виткова – и на лопатки р-ра-з.
– Ты чего, сын, застрял?
Анисим уже на первый уступ поднялся. Гриша рванул вперед, помогая руками, обошел отца и влез на замшелый, похожий на сундук, камень.
– Есть порох, – подбодрил Гришу Анисим, – никак пантов хватил, а?
– Хватил, папаня, – признался Гриша.
– Тогда вперед.
Они оказались на широкой, вполне доступной полке в скале, она как бы для хода и сотворена природой: спирально, уступами лезет на скалу. На такой тропе лучше не оглядываться и не смотреть вниз. Ощупай ногой и твердо ставь ее. Спружинил, сделал шажок, снова нащупай уступчик и так маленькими шажками одолевай. Чем ближе перевал, тем сильнее завихряется тропа. Скала как бы опрокидывается, и тропа, втягиваясь в узкую прорезь между «братьями», тоже идет на конус.
– Ну еще маленько поднажмем, и на пупке скалы…
– Папань, а ты можешь сказать, почему у кошки глаза горят?
– Ночью, что ли? Чего это ты?
– Нет, ты скажи. У коровы не горят, а у кошки – как лампочки светятся.
– Кошке ночью мышей ловить, а корове зачем свет готовое сено жевать, – отдышавшись, пояснил Анисим.
– Да не к этому я. Не знаешь, так и скажи.
– Не знаю, – согласился Анисим.
– А я знаю. У кошки шерсть вырабатывает электрический ток. И передает на глаза. Гладил кошку?
– Чесал, сыплются искры. Сейчас придумал насчет электричества?..
Анисим вытянул горбовик на перевал, высвободил руки из лямок, опустил его на землю. Гриша подошел к отцу, тоже сбросил вьюк и огляделся.
Синим морем перед ними лежала тайга. А скалы, словно корабли на якорях, проступали в этом море. На дне распадка, из которого они только что поднялись, виднелись пролежины смятой осоки и коросты перестоявшего хвоща. А по опушке, у подножья скалы, полыхала рябина, выступы горели шиповником.
– Благодать-то какая, встань-ка рядом. – Анисим поклонился Создателю и широко перекрестился, раскланиваясь на все четыре стороны. Поклонился и Гриша, больше из уважения к отцу, и застеснялся.
– На такую красоту с усердием молись, сын, – заметил Анисим.
Так и стояли они вдвоем. Большой и маленький.
– Папань, по сухарику бы, а?
– А кто нам запретит роскошничать, – встрепенулся Анисим, – спроворим. – Он взялся за мешок, выбрал коричневый, с золотистой корочкой сухарь и подал Грише.
– Без приварка и до овина день в три длины. Ну это так, присказка, впору обед стряпать.
– Сам же говорил, без воды какая стоянка.
– Я и сейчас от своих слов не отопрусь, – вдел руки в лямки Анисим. – Привал куда ни шло, а вот стоянка без воды, что вшивому без бани.
– Скажешь, папань.
– Ну ты определи.
– Могу. Рыбаку без речки что охотнику без собаки.
Гриша еще окинул глазом редкие прогнутые в стволе сосенки, стланик; кустарники венчиком окаймляли скалистый пик.