Он и не хотел, а так вышло, слово есть слово, вылетело… Гриша и сам не любит хвастунов, как теперь выходить из положения? Как доказать, что он и совсем не хвастун?
– Давай-ка, сын, под крыло, – позвал Анисим Гришу, – теплее будет. А чего мы как вербованные? – Анисим вынул из мешка носки. – Надевай, сын. – На ощупь пихнул он Грише носки. – Переобувайся. Пусть ноги отдыхают. – Анисим влез в валенки и сразу почувствовал блаженное тепло. – Ну вот, другой коленкор, – притопнул Анисим, – вспомнишь добрым словом мать.
Анисим с одного бока поставил ружье, так, чтобы протянул руку – и достал, с другого усадил Гришу, прикрыл его куцей полой фуфайки. И почувствовал, как вместе с теплом от Гриши передается и щемящая, и успокаивающая благодать. Усталость пошла на убыль, они пригрелись, и сон их сморил.
Словно прибой, шумел лес, должно быть, наверху гулял ветер, а может быть, этот шум доносился с Байкала. Анисим и Байкал увидел: черный с фиолетовым гребнем над поверхностью воды. Рядом кто-то захлопал крыльями.
То ли глухарь, то ли еще какая птица упала с дерева. Анисим закрыл глаза и сквозь дрему услышал, как филин просит шубу. «И нам бы не помешала шубенка», – поежился Анисим. И снова сон властно захватил его. И увидел Анисим Байкал, а сквозь дрему услышал трубный зов изюбря, песню в четыре колена.
Тайга то затихала, то шум ее усиливался, вырастал из распадка, тяжело вздымался на перевал и, перевалившись, замирал с другой стороны хребта. И Анисим увидел себя на высоком носу Селенгинки. Он плыл и высматривал затески, по ним и плыть ему дальше.
Проснулся Анисим от озноба. Рассвет шел по макушкам, стволам деревьев, но еще не коснулся ни кустарников, ни папоротников. Они были густо заштрихованы инеем и тускло отсвечивали.
Анисим попробовал встать, но ноги не слушались – залубенели. Сидя на колодине, он тихо поворочался с боку на бок, чтобы не разбудить сына, размял спину. Гриша почмокал губами. «Собаку зовет, – с нежностью подумал Анисим, – надо сговорить деда Витоху». Анисим накрыл своей фуфайкой Гришу, встал с валежины, через силу присел раз, другой. Суставы, словно заржавевшие дверные петли, со скрипом отжались, стало легче.
– Вот и смазал шарниры, – негромко подбодрил себя Анисим.
Он взял ружье, постоял какое-то время, соображая, в какой стороне упал глухарь. «Как бы не так, с ночи меня ждет», – подсмеялся над собой Анисим. Поставил на место ружье и пошел посмотреть затески.
Под ногой ломко оседал мох, оставляя глубокий след. Анисим от скорой ходьбы в гору разогрелся. Лес стоял, не шелохнувшись, и ждал восхода солнца. Не вспомнить, какой по счету встречает он восход солнца, и каждый раз волнуется. Сердце замирает и переполняется радостью, как бывает лишь при желанной встрече с любимой. Весь мир с тобой, и ты со всем миром. И нет, и не может быть в эту минуту душевного разлада. Единение. Анисим не мог оторвать взгляда от восходящего солнца. Тьма и свет, как они друг с другом ладят! Возможно, сколько света, столько и тьмы. Сколько добра, столько и зла. Анисим привалился к стволу дерева и позабыл о затесках. Выходит – Бог свое, а черт свое, вот и уравновешивают природу. «Если свет создан Богом, то и тьма божественна?» – задает себе вопрос Анисим.
– В Бога веруешь, значит, и черта признаешь. – Анисим любил с собой поговорить – тайга приучила. Бывало, и дома начнет сам с собой рассуждать. Евдокия пугалась, а он ее успокаивает: «Приятно поговорить с умным человеком», – и погладит себя по голове. Евдокия засмеется, как в девках, – заливисто, беззаботно.
Солнце брызнуло в глаза ярким золотым лучом, и Анисим услышал ликование леса, щебетание птиц, засверкала тайга, как белозубая улыбка Евдокии.
Анисим спохватился. Гриша проснулся… Он поспешно своим следом вернулся на стоянку. Гриши на месте не оказалось.