Наконец все отговорили и выжидающе замолкли.
– Хорошо, господа. Я вас выслушал внимательно… Спасибо. Прошу дать мне несколько минут на размышления. Я должен подумать.
Сделав гвардейский поклон одной головой, великий князь повернулся.
– Прошу вас! – вскричал Керенский, бросаясь князю напе рехват. Его нелепая фигура со вскинутой рукой загородила ухо дившему дорогу. – Обещайте нам, ваше высочество, не совето ваться с вашей супругой!
Опустив глаза, великий князь поизучал сверкающие краги и башмаки неистового адвоката, медленно поднял голову и гневно глянул на его мясистые, прыгающие щеки:
– Успокойтесь. Моей супруги здесь нет. Ее вообще нет в Петрограде. Она осталась в Гатчине.
Под выразительным великокняжеским взглядом Керенский смешался и освободил дорогу.
Великий князь брезгливо переступил то место, где стоял Керенский. Внезапно он обернулся и сделал знак князю Львову и Родзянко следовать за ним. Тучный Родзянко с усилием выдрался из кресла.
Керенский, сцепив руки за спиной, нервно бегал по ковру. На нем поскрипывали новенькие краги. Он остановился возле Гучкова, собираясь что-то сказать, передумал и снова лихорадочно забегал. Его сжигало нетерпение.
Собрание томилось, часто поглядывая на плотно притворенную дверь. Один Керенский, словно летучая мышь в сумерках, продолжал выписывать свои судорожные зигзаги.
Медленно растворилась высоченная дверь, показался великий князь. За ним протиснулся торжественный Родзянко. Князь Львов значительно моргал бесцветными ресницами… Сознавая величие минуты, все поднялись разом и молча.
– Господа… – Спокойствие давалось великому князю с боль шим трудом. – Господа, при создавшихся условиях я не могу принять престола.Голос его, бесплотный, вымученный, словно прострелил собравшихся. Отказ от трона ожидался, и все же новое, теперь уже окончательное, отречение прозвучало с необыкновенной силой. В оцепенении никто не шевелился.
– Ваше высочество, – вскричал внезапно Керенский, – вы благороднейший из людей!
Он кинулся к великому князю и стал ловить его бессильно висевшую руку. Отстранившись, Михаил обошел его, как столб, и на этот раз уже в полнейшем одиночестве удалился.
Не замечая общего удрученного безмолвия, Керенский энергично потер руки:
– Прекрасно! Господа, у нас слишком мало времени. Предла гаю пригласить наших товарищей Набокова и барона Нольде. Акт отречения, на мой взгляд, нуждается в тщательном редактирова нии. Лучше всего поручить это специалистам.
Вопреки ожиданию работа над текстом документа затянулась. Зажглась громадная люстра, шторы задвинули.
Набоков с английской невозмутимостью, совершенно не повышая голоса, втолковывал Шульгину, что великому князю не подобает императорское «мы» и «повелеваем». Такое позволительно лишь обладателю трона. Шульгин в конце концов согласился.
Керенский схватил бумажный лист, помахал им, чтобы просушить чернила, и принялся читать: «Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если таковая будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского…»
– Объясните мне, господа, – внятно проговорил молчавший все время Шингарев. – Государь, как мы знаем, отрекся в пользу брата Михаила. Но в чью пользу отрекается великий князь Михаил?
– В пользу народа! – напыщенно заявил Керенский. – Его величества народа!
Поправок больше не требовалось. Родзянко, грузно шаркая ногами, направился звать великого князя. Оставалось получить его подпись.