Он несколько раз ударился лбом о стекло.
С Троицкого моста спустилась щегольская пролетка, свернула направо, на Миллионную. От копыт рысака и от колес летела грязь со снегом. Экипаж остановился возле пустынного подъезда путятинского дворца. Один за другим слезли двое и, поглядывая наверх, на окна, стали торопливо подниматься по ступеням.
– Приехали! – объявил Керенский, оборачивая к ожидающим вертикальное лицо с торчащими ушами и ежиком на голове. Английские бриджи, схваченные крагами, пузырились на коленях.
Среди ожидающих возникло нетерпеливое движение. Сидеть остался один князь Львов. Похоже, он расслабленно дремал и ничего не услышал.
В теплую душистую комнату вошли Гучков и Шульгин, вытирая платками мокрые лица. Помятый вид обоих свидетельствовал о ночи без сна. Они явились прямо с поезда. – Ну, наконец-то! – вырвалось у Керенского. Он вплотную подошел к приехавшим: – Рассказывайте, господа, рассказы вайте!
Шульгин обошел его и вдруг остановился: из громадной двери, раскрывшейся бесшумно, появился великий князь Михаил, сопровождаемый своим секретарем. Он выжидающе уставился на подкрученные усы Шульгина. Гучков, смешавшись, принялся совать в карман несвежий носовой платок.
– Ваше высочество, – начал он, – мы уполномочены зая вить…
Князь Львов походил на спящего. Обе его руки безвольно свисали с подлокотников кресла. Милюков, багроволицый, с белоснежной шевелюрой, уставился на заговорившего Гучкова поверх тлеющей сигары. Накопившийся пепел грозил свалиться ему на колени.
Керенский и Некрасов нервно переглядывались. Внезапное появление великого князя смешало все планы. Разговаривать с ним полагалось вовсе не Гучкову.
Сбивчивая речь Гучкова сводилась к тому, что на плечи великого князя свалилась громадная ответственность за судьбу России и за исход войны…
– Позвольте! – вдруг раздался резкий голос Керенского. Он выбросил руку вперед и сделал два широких журавлиных шага.
Гучков растерянно умолк. Быстрый и приметливый, он начинал догадываться, что, оторванный от столичных событий, чего-то не успел узнать. За целую ночь могло многое произойти.
Наклонив свой ежик, словно собираясь бодать великого князя, Керенский стал говорить о настроении частей столичного гарнизона. Революционные солдаты возмущены, что в манифесте, о котором сегодня сообщили все газеты, не сказано ни слова об Учредительном собрании. Принимать трон в складывающейся обстановке значило дать толчок развязыванию великой и весьма кровавой междоусобицы.
– Ваше высочество, – патетически воззвал Керенский, про стирая руку к утомленно слушавшему великому князю, – чувст вуете ли вы в глубине души железную волю прирожденного вож дя? Рассчитываете ли вы, ваше высочество, опереться на серьезные национальные силы, дабы предотвратить потоки крови, которые не замедлят устремиться к подножию трона? Не падет ли на голову вашего высочества великий грех жестокой националь ной распри, гражданской войны, этого величайшего народного несчастья?
В припухших глазках Гучкова проблеснуло озарение. Кажется, он начинал соображать, догадываться… Шульгин быстрей всего разобрался в изменившейся за ночь обстановке. Твердымголосом он поддержал велеречивого Керенского. Обращаясь к великому князю, он сказал:
– Если только у вашего высочества нет надежных и предан ных людей, кои могли бы создать опору вашего трона, то, прости те… как при таких условиях подавать вам совет принять остав ленное наследство?
Высокая фигура великого князя нелепо возвышалась посреди комнаты. Он устало согнул колено. По его тонкому лицу легкой тучкой промелькнуло выражение брезгливой досады. Он старался ни на одном из присутствующих не задерживать своего взгляда.