Характерно, что при всех различиях в условиях, в которых Россия оказывалась в различные периоды своей постсоветской истории, экономически она страдала одновременно и от недостаточного развития капитализма, в том числе от пороков, унаследованных ею из своего докапиталистического прошлого, и от того, что некоторые его элементы в 1990-е годы вносились в формах, характерных для совершенно иной его стадии – стадии постиндустриального капитализма, в котором формы приобрели самодовлеющий характер и оторвались от смысла, ради которого они исторически возникали. В результате в стране возникла малопонятная и в чем-то фантасмагоричная ситуация, когда институты и формы, заимствованные из постиндустриального "финансового капитализма" современного Запада, соседствуют и даже уживаются с почти средневековыми отношениями как между государством и обществом, так и в самой государственной машине.
Например, пусть и не самый развитый, но вполне сложившийся, достаточно диверсифицированный и имеющий весьма приличную техническую базу рынок ценных бумаг в России возник при отсутствии сколько-нибудь прочных основ крупной частной собственности и при почти полном отсутствии гарантий прав не только миноритарных, но и контролирующих акционеров в частных корпорациях. Судебная система и коммерческий арбитраж в России, хотя и приобрели все приличествующие капиталистическому обществу формы, по своей сути являются лишь инструментом защиты (в лучшем случае – согласования) интересов политически влиятельных людей и групп. Прокуратура и следственные органы свою функцию надзора за законностью действий хозяйствующих субъектов исполняют весьма специфическим образом, скорее вызывающим вопросы и подозрения, нежели дающим ответы и уверенность.
Что же касается бизнес-сообщества в нынешней России, то оно за два постсоветских десятилетия сложилось как совершенно особая социальная группа с огромным элементом российской специфики (если подходить к ней с мерками современного западного общества). Сегодня эта категория объединяет большое и чрезвычайно пестрое множество людей, чей статус, интересы и самосознание с трудом поддаются сколько-нибудь внятному и непротиворечивому описанию – настолько причудливо уживаются в нем элементы капиталистического предпринимательства, классического чиновничьего сословия, бюрократии современного постиндустриального общества и организованного криминального сообщества.
Впрочем, и это тоже не стоит считать чем-то совершенно уникальным в мировой практике: подобный эклектизм присущ многим обществам на периферии современного мирового капитализма – от авторитарных режимов в Латинской Америке до нефтедобывающих монархий на Ближнем Востоке и наиболее "продвинутых" государств Черной Африки, где местная элита смогла консолидировать контроль над добычей и экспортом ценных природных ресурсов. Правда, как я попытался показать это в "Периферийном капитализме", сложившаяся в результате постсоветской трансформации система также несет отражение некоторых существенных черт, присущих Российской империи конца ХIX – начала ХХ в.
Такие черты нынешней реинкарнации российского капитализма, как высокая доля государственного сектора, включая полугосударственные и квазигосударственные компании, отчасти воспроизводят структуру собственности в императорской России. И век назад основные ресурсы страны, даже в частном секторе экономики, фактически не находились в по-настоящему частной собственности. Как и сейчас, предприниматели осознавали свою зависимость от авторитарного государства, привычно смотревшего на все главные ресурсы страны как на "государевы", жалуемые подданным не столько в собственность, сколько в пользование и управление в обмен на политическую лояльность и готовность выполнять пожелания самодержавной власти.
Да и российская приватизация 1990-х годов, особенно если иметь в виду крупные промышленные активы, тем более связанные с использованием природных ресурсов, воспринималась не как реальная продажа важных производственных активов в частные руки, а скорее как государственное распределение прав пользования казенным, по сути, имуществом в соответствии с особенностями исторического момента ("переходный период" как своего рода "смутное время").
При этом подобное восприятие приватизации было характерно не только для тех, кто распределял бывшую советскую "общенародную собственность", но и тех, кто назначался ее новым собственником. Известная фраза одного из российских "олигархов", произнесенная в начале 2000-х годов, о том, что он готов "в любой момент отдать все государству", на самом деле не столь абсурдна, как многим в то время показалось. Адекватные и здравомыслящие бенефициары той приватизации прекрасно понимали (и все еще продолжают понимать), что полученные ими стратегические активы принадлежат им весьма условно – на деле их права распространяются лишь на долю прибыли от их использования, но не ее источник. А тем из числа новых хозяев, кто возомнил, что внезапно привалившее им богатство в виде приватизированных активов полностью и безраздельно принадлежит им по священному праву собственности, "наглядно" объяснили суть их заблуждений.
Однако не стоит думать, что все это делает постсоветские экономические реалии чем-то сущностно иным, принципиально отличным от того, что мы видим в остальной Европе или Азии. Это – не следствие мифической "особости" национального сознания, делающего чужой опыт иррелевантным. Это – нормальная реакция экономического поведения людей на существующие в данный исторический момент социальные институты или, наоборот, их отсутствие. В нашем случае – на отсутствие адекватных институтов поддержания правил мирного взаимодействия и взаимного контроля властных групп, поддержания на этой основе стабильных правил игры и цивилизованного правопорядка, согласования интересов основных социальных групп и поддержания на этой основе здорового и устойчивого экономического роста.
Институты же не даются свыше, они создаются людьми – чаще всего конкретными людьми, которых история и их собственная (та или иная и так или иначе мотивированная) активная позиция выдвигают в центр событий и дают ресурсы для конструирования общественных отношений в соответствии с реальностью и их субъективными представлениями о ней.
В этом смысле формирование в России в 1990-е и 2000-е годы существующей ныне системы экономических и политических отношений не было железно предопределено историей – оно было в значительной степени результатом отчасти сознательных, а отчасти и не вполне осознанных шагов и действий группы политиков, в руках которых оказались сосредоточенными важнейшие властные ресурсы. Они много лет строили эту систему – даже если не задумывали ее как цель, а просто не считали нужным или возможным влиять на обозначившийся уже 20 лет назад вектор развития. Попытки противопоставить один период постсоветской истории другому (пресловутые "лихие 90-е" как якобы антитеза строительству упорядоченного бюрократического государства в "нулевые") на самом деле – не более чем лукавство или придумки "пиартехнологов".
Да, внешние формы, безусловно, менялись на протяжении последних двух десятилетий, как менялся, конечно же, и общий (он же средний) уровень доходов в стране. Менялись лица на вершине административно-властной и финансово-хозяйственной пирамиды, провозглашаемые ими лозунги и задачи – так же как, видимо, менялись самоощущение и самооценка правящих групп и их наиболее заметных представителей. Тем не менее все два последних десятилетия неуклонно шел процесс концентрации политической и экономической власти и, на этой основе, сосредоточения контроля над основными хозяйственными активами в руках группы конкретных людей, объединенных официальным мандатом на использование основных ресурсов общества в коллективных и личных интересах. Все эти годы – независимо от провозглашавшихся лозунгов и общественных настроений в тот или иной момент времени – происходила постепенная консолидация нового класса носителей власти и распорядителей основной части собственности в стране – класса, который сегодня коллективно определяет облик и направление эволюции российской экономики.
Каждый из членов этого нового класса сегодня распоряжается (не всегда и не обязательно в личном качестве, но во многом по собственному усмотрению) большим куском коллективной собственности этого класса – будь то казенное ведомство, государственная корпорация или крупная частная компания [38] . И одновременно с этим (а если уж быть точным, то чаще всего именно благодаря этому) имеет как минимум очень существенные личные активы, в том числе бизнес-активы, делающие его частью наиболее обеспеченного и привилегированного слоя в обществе "периферийного капитализма".
При этом соотношение коллективных и личных интересов при использовании вверенных членам правящего слоя общих ресурсов может сильно различаться в зависимости от момента, сферы, возможностей внешнего контроля и т. д. Да и конкретные условия, на которых предоставляется соответствующий мандат, подвижны и не единообразны – мы имели возможность видеть это на примере реорганизации, часто неоднократной, различных отраслей – от нефтегазового сектора и электроэнергетики до транспортных коммуникаций и сферы ЖКХ.
Тем не менее общий принцип обозначился четко и достаточно откровенно – в обмен на право использования уже имеющихся ресурсов, данных стране природой или унаследованных от предыдущих поколений, люди, рекрутируемые в правящий слой, должны выполнять определенные функции и условия в рамках коллективных интересов этого слоя, имея за это право воспользоваться возможностями для резкого повышения своего личного благосостояния без особой оглядки на формальные законы и инструкции.