А даже если и есть - никто не в силах отменить приказ нелюдей, отданный нечисти, падре.
– Что?!
По мере того, как Гурьев излагал историю злоключений Рэйчел, выражение неизъяснимой муки всё явственнее проступало на лице понтифика.
– Боже мой, - проговорил Пий Одиннадцатый, когда Гурьев умолк. - Этого просто не может быть. Святой Захарий… Нет, нет, я вам верю. Но как он мог?! Боже мой, как он мог решиться на это?!
– Я не знаю, кто решился на это, падре. Я не пришёл сюда обличать или обвинять. Мне просто нужно понимание. И помощь. Возможно, это произошло позже. А может, раньше. Нет никакого способа это установить хоть сколько-нибудь достоверно. Но эта женщина и этот мальчик - они мои близкие, падре. И ради того, чтобы сохранить их жизни, я могу и буду убивать столько, сколько потребуется.
– Ну, это хотя бы честно… - Понтифик оперся на массивный подлокотник. - Это честно. Знаете, если бы вы не заговорили об этом… Если бы речь шла только о политике… Мне было бы куда тяжелее поверить вам. А теперь, когда я знаю, что всё это - куда более личное, чем… И ещё. Ваша убеждённость задевает меня. Гораздо больше, чем мне хотелось бы в этом признаваться. Почему-то с вами легко говорить… Это странно, вы не находите?
– Нет. Не нахожу. Это обычное дело. Случается со всеми, кому довелось поговорить со мной. И я люблю повторять: у вас есть два пути - поддержать меня и воспротивиться мне, попытаться помешать. Я мог бы двигаться путём сложных, многоходовых интриг - это возможно, но утомительно. И я всегда "иду на вы" - так говорил величайший из древних князей моей Родины, Святослав, сын Игоря из рода Рюрика Сокола, потомка легендарного Меровея и троянских царей. Два пути, падре. И оба они ведут вас к одному и тому же: к убеждению в моей правоте. В первом случае вы - мой друг, а во втором… Во втором я не советовал бы никому оказаться.
– И это честно, - удивлённо и задумчиво проговорил понтифик. - И что же я могу сделать, чтобы стать вашим другом?
– Вам придётся немало постараться для этого, падре. Пообещайте вернуть Одигитрию туда, где ей положено находиться, - не сейчас, но немедленно, как только я напомню вам о необходимости сделать это.
– Где положено? - осторожно спросил понтифик. - Где?
– В иконостасе Софийского Собора в Константинополе, естественно, - усмехнулся Гурьев. - Как вы могли подумать, падре, что я заведу речь о частной коллекции какого-то английского аристократа?! Неужели я произвожу такое жалкое впечатление?
– Вы… не шутите?!
– Разве такими вещами шутят? - удивился Гурьев. - Неважно, во что я верю или не верю. Неважно, во что верите или не верите вы. Есть время и место, падре. Об этом следует помнить.
– Клянусь, - понтифик осенил себя крестным знамением. - Клянусь. Клянусь завещать это своему преемнику втайне от всех, кто может попытаться этому помешать. Что ещё?
– Я хочу навестить Урхельского епископа и сообщить ему о кое-каких планах моих друзей. Я хочу, чтобы он понимал - я всё равно сделаю так, как мне нужно, но при этом у него есть отличная возможность сохранить со мной и моими друзьями безоблачные, более чем приятельские отношения. Подробности вы узнаете - в своё время.
– Как мне сообщить ему о вас?
– Скажите, что его навестит человек с серебряными глазами.
Заглянув Гурьеву в лицо, понтифик содрогнулся и отвёл взгляд:
– Ужасно. Невероятно. Неужели это… Такое… возможно?
– Возможно ещё и не это.
– Хорошо, - по-прежнему избегая снова встречаться с Гурьевым взглядом, кивнул понтифик. - Я сделаю это утром, не откладывая.
– Благодарю. И, падре: мне очень хотелось бы узнать, где мальтийские рыцари спрятали то, что ищут мои противники: а именно, - какую дверь открывает моё кольцо.