– Так и в протокол занести? Что убили ради мамы… И желая в дальнейшем писать детские книжки?
Нет, не открывался Красовский! Остался за семью замками со всей своей судьбой и психологией. И Раупс не виноват: поди-ка добейся правдивости от подследственного, который принципиально «не видит», когда его уличают, и без устали плетет самые гнусные нелепости!
Тусклое лицо, бормочущий голосок. Если отвлечься от содержания и определить интонацию, то ближе всего его речь походила на тягучий, нудный разговор о плохой погоде. Непробиваемое лицемерие. Маска. Внешняя оболочка. Защитная окраска. Вроде бы правильно, так оно и называется. И однако что-то здесь не то, определенно не то! Что же должна маскировать эта маска и что такое сокровенное и тайное призвана она защитить от взора следователя?
Ну, к примеру, хотел денег. Это ж очевидно. Да и велика важность, раз все равно грозит высшая мера. Признайся он сейчас еще в пяти убийствах – будет ему та же высшая мера! Не две, не три – одна и та же. К чему, спрашивается, столько усилий?
И начали мы подумывать: а есть ли что-нибудь там, под внешней оболочкой? Вдруг да вообще пусто?! По укоренившейся привычке мы непременно ищем человека. Хоть остатки человека, хоть какую-никакую растленную, но душу. Но в конце концов у всякого правила бывают исключения. Не ищем ли мы нечто отсутствующее?
Решили принять как гипотезу: взамен души у Красовского нуль – и, исходя из этого, отбирать и монтировать материал. Если ошибемся, впереди еще суд – окончательная проверка всему…
Разительно несхожи были Мезис и Красовский на следствии. Красовский практически не изменился, не стронулся с позиции, занятой после задержания. Те же самые повадки, постная мина, понурая поза, напускное смирение с оттенком детскости: не судите строго, вы дяди взрослые, а я мал, несмышлен, не мудрено, что ошибся. Ему было около тридцати.
Мезис претерпел коренную ломку. Он вошел в кабинет Раупса каменным истуканом, и даже правдивость его производила отталкивающее впечатление, потому что правда была чудовищна, а рассказывал он ее с ледяным равнодушием.
Но от допроса к допросу совершались сдвиги. С лица Мезиса исчезла алкогольная одутловатость, оно постепенно пробуждалось, появилась мимика, отражавшая проблески сознания и эмоций. Прежде гладкая и монотонная речь его начала спотыкаться на подробностях. Не из желания утаить. Следя за ним на экране, вы физически ощущали, как он заново (и по-новому) переживает эти подробности – и утрачивает равнодушие. И обретает способность чувствовать, страдать, раскаиваться. В нем просыпался человек. Теперь его правдивость невольно подкупала, и тон Раупса делался иным не только «ради кино»…
– Красовский утверждает, что у него не было намерения убить Карпова и что это сделали вы по своей инициативе. Так ли это?
Мезис недоверчиво вскинул глаза.
– Нет. Это не так…
Повисла пауза. Мезис переваривал услышанное и недоуменно:
– Зачем же тогда вилами… – и опять пауза, и те страшные мгновения словно вновь протекли здесь, в кабинете следователя. – Зачем вилами колоть его в грудь… несколько раз?
– А кто колол?
– Николай колол. И я колол.
– Значит, заранее у вас была договоренность убить шофера такси?
– Ну конечно. А то, что Красовский говорит, что мы не собирались его убивать, – это ложь.
– Как вы думаете, почему он так ведет себя, почему сваливает на вас вину?
– Почему?.. Не знаю… я удивляюсь этому… Может быть, потому, что ничего не получилось?..
– Вы дружили с Красовским?
– Да, – помолчал и уточнил, – то есть мне казалось.
По лицу Раупса скользнула тень сожаления.