– Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…
– Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?
– Да-да!
– А чемодан вы видели? – Пал Палыч достает чемодан, где лежали деньги.
– Нет.
Знаменский убирает чемодан.
– Он тоже был в машине.
– О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?
– Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.
Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.
– Это непохоже на правду, да?
– Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.
Знаменский приглядывается к ней испытующе: проверяет реакцию на россказни сестры.
– Нет… – горько отказывается женщина. – Это Аля мне в утешение… извините ее.
Звонит телефон.
– Простите, вы заняты, – говорит Артамонова, вставая. – Я отнимаю время.
– Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.
– Боже мой, если б я могла помочь! – со стоном восклицает Артамонова. – Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…
Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но какая-то если не театральность, то чрезмерность в выражении чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.
– Слезами не поможешь, Галина Степановна, – дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.
Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.
– О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб – это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!
– Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?
Женщина молчит, потупясь…
Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр – на отлете, со страхом и гадливостью.
– Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…
Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем протянул с почти натуральной беспечностью:
– А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.
– Поклянись, что Антон ни при чем!
– Антон? Клянусь, чем хочешь!
– Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…
Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.
– Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.
* * *
Томин тем временем беседует с Алексеем Прокопычем, сидя в скверике. Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.
– Вашей собачке, по-моему, год или около того? – говорит Томин.
– Около того.
– Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но с Артамоновым поддерживали контакты?
– Ах, инспектор, собачка довольно маленькая, верно? До слона каких размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?
– Просто интересно, почему вдруг вам подарок. Нынешним сослуживцам Артамонов щенка редкой породы не предлагал.
Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.
– Пятьдесят минут, инспектор. А вы как-то все не можете толком сформулировать, что же вас интересует.
– Масса вещей.
– Это заметно.
– В частности, вы.
– Помилуйте – чем?
– Очень хотелось бы услышать, что вы в действительности знаете об Артамонове. О его «Волге». О чемоданчике.
– Моя Аба сказала бы: хотеть косточку и иметь косточку – далеко не одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован. Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил…
– Не ухаживал за женщинами?
Щепкин остро взглядывает на Томина.
– Сорок шестой размер. Третий рост, – многозначительно подсказывает инспектор.