— Какому генералу?
— Генералу де Бланмону. Нам нужен был памятник! Мы, жизорцы, недаром слывем гордецами. И вот мы откопали генерала де Бланмона. Взгляни-ка на витрину этой книжной лавки!
Он подвел меня к окну, где взор привлекали десятка полтора желтых, красных и синих томиков.
Смех душил меня, когда я читал их названия. Это были:
«Жизор, его происхождение и будущее», г-на X., члена ряда ученых обществ;
«История Жизора», аббата А.;
«Жизор от Цезаря до наших дней», г-на Б., землевладельца;
«Жизор и его окрестности», доктора С. Д.;
«Знаменитые уроженцы Жизора» — какого-то исследователя.
— Мой милый, — продолжал Марамбо, — не проходит года, понимаешь ли, года не проходит, чтобы здесь не появилась новая книга о Жизоре; пока их двадцать три.
— А знаменитых уроженцев Жизора? — спросил я.
— О, я не буду перечислять тебе всех, расскажу только про главнейших. Во-первых, это генерал де Бланмон; затем барон Давилье[2], прославленный керамист, который исследовал Испанию и Балеарские острова и впервые познакомил коллекционеров с изумительными испано-арабскими фаянсами. В области литературы это — выдающийся журналист, ныне покойный, Шарль Бренн[3], а из числа здравствующих — известный редактор
«Хлеп . . . . . . . .4 су
Молоко . . . . . . .2 су
Масло . . . . . . . .8 су
Мальвина Лепек путалась прошлый год с Матюреном Пуалю.
Баранья нога . . . . . 25 су
Соль . . . . . . . . .1 су
Розалию Ватинель 20 июля подвечер прачка Онезим видила влесу Рибуде с Сезером Пьенуар.
Редиска . . . . . . .1 су
Уксус . . . . . . . .2 су
Щавелевая кислота . .2 су
Жозефина Дюрдан, говорят, еще не збилась с пути, но пириписывается с Опортеном-сыном, тем, што служит в Руане и прислал ей скучером дилижанса в подарок чепчик».
В результате этого тщательного дознания ни одна девушка не оказалась безупречной. Франсуаза расспрашивала соседей, поставщиков, учителя, монахинь из школы, собирая решительно все слухи. Так как нет на свете такой девицы, о которой не судачили бы кумушки, то в городе не оказалось ни одной кандидатки, избежавшей злословия.
Госпожа Гюссон хотела, чтобы избранница Жизора была, как жена Цезаря, вне всяких подозрений, и тетрадка Франсуазы смущала ее, огорчала и приводила в полное уныние.
Тогда поиски стали производить в окрестных деревнях, но и там не нашли достойных.
Обратились за советом к мэру. Намеченные им провалились. Кандидатки доктора Барбезоля имели не больше успеха, несмотря на все научные гарантии.
И вот однажды утром Франсуаза, вернувшись домой, сказала хозяйке:
«Знаете, сударыня, уж коли вы решили кого наградить, то, кроме как Изидора, в наших краях никого не найти».
Госпожа Гюссон задумалась.
Она хорошо знала Изидора, сына Виржини, торговки фруктами. Его целомудрие, вошедшее в поговорку, уже несколько лет было у всего Жизора поводом для веселья, служило темой для шуток и разговоров, забавляло девушек, которые любили его дразнить. Лет двадцати с лишним, высокий, неуклюжий, медлительный и робкий, он помогал матери в торговле и целыми днями чистил овощи и фрукты, сидя на стуле у дверей.
Он болезненно боялся женщин, опускал глаза, когда покупательница, улыбаясь, смотрела на него, и эта всем известная застенчивость делала его мишенью для всех местных остряков.
От вольных слов, нескромностей, двусмысленных намеков он мгновенно краснел, так что доктор Барбезоль прозвал его «термометром стыдливости». «Знает он или еще не знает?» — спрашивали друг друга насмешники-соседи. Волновало ли сына торговки фруктами простое предчувствие неведомых и постыдных тайн, или его приводили в негодование нечистые прикосновения, которых требовала любовь? Уличные мальчишки, пробегая мимо лавки, орали во все горло непристойности, чтобы посмотреть, как он потупит глаза; девушки забавлялись, проходя мимо по нескольку раз и шепча озорные слова, от которых он убегал домой. Самые смелые открыто заигрывали с ним, потехи и забавы ради назначали ему свидания, предлагали всякие гадости.
Итак, госпожа Гюссон задумалась.
Конечно, Изидор был исключительным, общеизвестным, безупречным образцом добродетели. Никто, даже самый заядлый, самый недоверчивый скептик, не решился бы заподозрить Изидора хотя бы в малейшем нарушении законов нравственности. Никогда его не видали в кабачке, никогда не встречали по вечерам на улице. Ложился он в восемь, вставал в четыре. Это было само совершенство, жемчужина.
Между тем госпожа Гюссон все-таки колебалась. Мысль о замене избранницы избранником смущала ее, приводила в замешательство, и она решила посоветоваться с аббатом Малу.