Если да - мы идем одним путем, значит, старик понял, что остальные пункты теории Гаверлы не стоят и ломаного гроша, особенно насчет пассажира, ехавшего с ним вместе, Бауманн-то до Михалян не доехал, а оттуда уже…
Правда, встреча с Бачовой может оказаться ключом ко всей этой запутанной истории: двое в мансарде, «трабант» перед домом - что, если инженер не запер машину? А если и запер - обычный стандартный замок, что стоит его открыть?»
Лазинский вздрогнул, капитан говорил громче обычного:
- Послушайте, товарищ лейтенант, вчера Голиан давал телеграмму, отправляйтесь на почту и принесите бланк, я хочу видеть почерк. Просто переписанного текста недостаточно, ясно?
Шимчик уже не улыбался, немолодое, в морщинках лицо стало твердым, серые глаза сузились.
Анна Голианова не удивилась, увидев их. Сказала «пожалуйста» и распахнула двери. С их первого визита прошло немного времени, но она успела слегка привести себя в порядок и надеть черное траурное платье, в котором когда-то проводила на кладбище родителей. Это было вскоре после войны, с тех пор она похудела и платье мешком висело на ее неестественно сгорбленных плечах.
В комнате инженера на письменном столе горела красная свеча.
- Прошу прощения, - извинился капитан Шимчик, - но нам опять придется побеспокоить вас. Возможно, это не был несчастный случай…
Ее руки, вздрогнув, поднялись и снова беспомощно опустились. Шимчик и Лазинский уже прошли в комнату, а женщина все стояла в дверях.
- Не понимаю, - прошептала она так тихо, что произнесенное можно было понять лишь по движению губ.
- Увы, но это так. Мы можем сесть?
Женщина кивнула. Они сели. Анна осталась стоять.
- Садитесь, пожалуйста, - попросил ее Лазинский.
Казалось, она не слышит. Пальцы впились в ладони. Помолчав, она спросила:
- А что… если не авария?
Шимчик сказал:
- Еще не знаем, но, думаем, что вы поможете нам разобраться. Постараемся вас не задерживать долго. Она снова кивнула.
- Попытайтесь вспомнить вчерашний день. Припомните все, что вам говорил брат. Как он себя вел.
- Я уже… Я вам уже все сказала, он пришел, и я ему…
- Будьте любезны, погромче, - попросил Лазинский и посмотрел на магнитофон. Лента бежала с кассеты на кассету.
Женщина вздохнула, в ее покорности было что-то детское: совсем как девочка, ей говорят «сделай» - и она послушно исполняет.
- Я ему говорила, что пришла открытка от жены. Его это как будто не удивило, он только спросил, нет ли дома пива. Я ответила, что нету и что открытка у него на столе, мы в это время находились в кухне. Брат сказал, не бойся - кажется, он спрашивал, не боюсь ли я, и я призналась, что да, действительно боюсь. Ее, невестки, - вы должны понять меня. Тогда Дежо улыбнулся и сказал, что до Вериного возвращения еще много воды утечет, я крикнула, что он бесчувственный. Он погладил меня по плечу и сказал, что идет на почту дать телеграмму, а если кто-нибудь зайдет и спросит его - ответить, что нету, мол, дома…
- Спросит? Он не упоминал, кто может его искать?
- Нет. Но до этого разговора интересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь. Я сказала, что нет, по крайней мере после того, как вернулась с работы. Прошло всего полчаса.
- За это время никто не заходил и никто не звонил?
- Нет, и позже никто не звонил, и я была этим обстоятельством очень довольна. Дежо сказал, чтоб я к телефону не подходила.
Шимчик, насторожившись, спросил, случалось ли такое и прежде, чтоб Голиан не велел ей подходить к телефону.
- Нет, вчера в первый раз.
- Он объяснил вам причину?
- Нет.
- Он часто ходил на почту?
- Самое большее раз в неделю - за спортлото, а иногда еще реже, иногда билеты опускала я. И писем последнее время не отправлял, такого я не припомню, чтобы он писал какие-нибудь письма. Может быть, на работе - но этого я не знаю.
- А сам он письма получал?
- Пожалуй, нет, не от кого получать.