Но когда Шимчик и Лазинский собирались уже уйти, она вдруг стала серьезной;
- Вы, товарищи, знаете инженера Голиана?
- Конечно, очень хорошо знаем, а почему вы спрашиваете?
- Он сегодня был какой-то чудной. Какой-то не в себе… Испуганный вроде. Докторша сначала не хотела с ним идти, но он стал просить, просто умолять и… Я потому вам рассказываю, что тоже его немножко знаю, он никогда пани Бачову не просил, по крайней мере здесь… А сегодня он так смотрел, будто… будто… что-то стряслось.
- Что значит «стряслось», говорите яснее. Лазинскому послышались в вопросе Шимчика раздраженные интонации.
- Ну, как бы это вам объяснить, ну… в глаза никому не смотрит, ни мне, ни ей, то подойдет к окошку, то на те вон шприцы поглядит, взгляд бегает… а сам белый, как стена.
- Может, выпил лишнего?
- Выпил? - Девушка с минуту размышляла. - Нет, по-моему, нет.
- На что-нибудь жаловался, ну, скажем, на головную боль? Говорил, что нездоров?
- Нет, он просто… Скорее был очень расстроен, еще больше, чем доктор Бачова, она тоже с утра была сама не своя, какая-то странная. Пришла раньше меня, в четверть восьмого уже сидела здесь, хотя мы открываем в восемь… Потом одной девчонке-школьнице два раза один и тот же зуб пломбировала… Вернее, пришлось два раза пломбу готовить, потому что у докторши руки тряслись. Но инженеру улыбалась, когда ключи отдавала.
- А до этого?
- Не заметила, я на него смотрела.
- Он что, так изменился?
Она кивнула по-девичьи беззаботно.
- Вы, когда он ушел, с доктором Бачовой о нем не говорили?
- Нет.
- И после двенадцати тоже?
- Когда она на реку собиралась? Не хотелось выспрашивать, я только заметила, что руки у нее уже не дрожат.
- Вы сказали, что она сегодня пришла на работу раньше вас. Это явление необычное?
- Конечно. Я всегда прихожу первая.
- Где она живет?
- Доктор Бачова? Она сейчас на реке.
- Все равно, дайте нам ее адрес, мы около дома подождем, пока она вернется, - настаивал Лазинский.
- Не раньше пяти, но если вам срочно надо - ступайте к речке, как увидите каменный мостик, сверните направо. В нескольких метрах от моста желтый домик с мезонином. Если наверху шторы опущены, не звоните - значит, доктора Бачовой нет дома.
Девушка не ошиблась, они звонили напрасно. В опущенную коричневую штору било солнце, железная калитка была заперта. Где-то за домом гоготали гуси.
Через полчаса они уже подкреплялись бутербродами, и перед Шимчиком стояла чашка кофе. Черепаха лежала под окном, а на столе находилось содержимое голубого портфеля: диплом на имя инженера Дезидера Голиана, его метрическое свидетельство, свидетельство о браке, любительская фотография пожилой женщины со строгими глазами, общий вид Тисовец, копия аттестата зрелости и сберкнижка на восемьсот тридцать шесть крон. Бумажник, в нем удостоверение личности, профсоюзная книжка, неотосланный перевод на три тысячи крон, отправитель Д. Голиан, адресат А. Голианова. Боттова ул., д. 26. Еще сберкнижка, с которой нынешним утром или днем было снято три тысячи, эти три тысячи в новых зеленых купюрах по сотне, водительские права и открытка со швейцарской маркой, исписанная размашистым почерком: «Хочу вернуться, тоскую. Я не жалуюсь, но все время чувствую, что здесь чужая. Вернусь». Потом подчеркнуто: «Как можно быстрее! Уже радуюсь предстоящей встрече. Вера» Потом: «P. S. Не хочу навязываться. Когда буду в Чехословакии, напишу еще раз. Если не ответишь - все будет ясно».
Шимчик перевернул открытку и бросил ее на стол.
- Маттергорн, - равнодушно произнес он. - Красивый пик, высокий. Роскошная жизнь, не то что у нас в Татрах, откуда убегают и снова возвращаются, чтобы насыпать в коробочку щепотку земли, праха, - добавил он, как тогда в Михалянах.
Усевшись в кресло, он придвинул к себе кофе и посмотрел на Лазинского. Тот напоминал ему кота, добродушно мурлыкающего кота.
- Ну, давайте рассуждать.