Кибрит тоже думала, что у него имелся пособник или пособники, так как задвижка была подпилена изнутри.
Об этом она и сообщила явившемуся с улицы Томину.
– Мне бы надо знать, когда сделан подпил.
Прищурилась усмешливо:
– Всего-навсего?
Она сама верила в науку, но нельзя же вот так настырно и слегка капризно требовать чудес.
– Шурик, с точностью до минут никакой химик не скажет.
– Тогда вот что: пойди погляди на отпечатки протекторов за забором. У ворот Панин, он тебя проводит.
Зина прихватила чемодан и направилась к воротам.
При ее дотошности они в этом складе проторчат до утра. Зина обожает валандаться с пустяками. Впрочем, нет особого расчета возвращаться раньше открытия буфета.
Летом она провела отпуск в Болгарии и привезла ворох рассказов, из которых в памяти Томина осело два завистливых впечатления. Первое – солнце. Второе – магазин в Софии с названием «денно-нощно», круглые сутки торговавший съестными припасами. Ему представился румяный калач с добрым ломтем брынзы. Впрочем, калачей в Болгарии, пожалуй, и не пекут. Ну, пусть не калач, пусть будет булка…
Первый этап переговоров с задержанным он уже провел. Был тот медвежьего сложения, ручищи в коричневой шерсти, и носил фамилию Силин. Заявил, что на складе «грыбы собирал». А на строгое предложение отвечать всерьез раскричался нарочито грубо:
– Ты, чернявый, меня не пугай! Да я тебя одной рукой по стене размажу!..
Немножко его послушав, Томин применил прием из Пашиного репертуара:
– Не нужно ли сообщить кому из родных, что вы арестованы и где содержитесь?
– Во, какой хитрый «мусор»! – передернул Силин необъятными плечами. – Ты гляди, а? Нет у меня никого и ничего!
– Плохо. Значит, и передачу некому принести?
Томин вытянул из пакета шубу, черный каракуль упруго развернулся, расправился, заблестел по-дорогому.
– Кому ж вы тогда шубы брали? Самому вроде маловаты будут?
– Показаний не даю. Сказал – все. Точка. Силин.
Ну и шут с ним. Не больно нужны его показания, раз взят с поличным.
Однако чем-то же надо заняться пока что? Вон Зинаида уже отстрелялась со следами на пустыре.
– Замерила, сфотографировала?
– Да. Тот «Москвич» приезжал часа два назад. Как обут задержанный?
– Полуботинки на коже, стоптаны наружу, мысок тупой, размер этак сорок пятый, – не раздумывая ответил он.
– Таких следов там нет. Но Силин мог шагнуть из машины прямо на шлак.
– Сколько стояла машина?
– Недолго. Скажем, десять минут. Сними с него обувь. Причем бережно, дабы не отрясти прах с его ног. Прах мне нужен для экспертизы.
– А как я отправлю его в камеру? Босиком?
– Раздобудь обувку у здешних.
– Зинуля, – Томин сделал умильную физиономию, – давай проявим особую оперативность!
– Ну?
Он выложил просьбу. Пока Силину в милиции откатают пальцы, да пошлют в дактокартотеку, да пришлют ответ… Словом, у Зинули в следственном чемодане все есть. И пусть она возьмет свою лупу и за десять минут – по минуте на пальчик – выведет формулу отпечатков. Она же все эти узоры, петли, завиточки знает по номерам!
– Ну, допустим, раз тебе не терпится. А дальше?
– Дальше я немного посуечусь, авось толк выйдет.
Откатать пальцы поручили одному из сотрудников милиции, которые все равно стояли без дела, и Кибрит, устроившись на ящике, считала витки и спирали, а Томин гладил оглушительно мурлыкавшую кошку и созерцал невежливого верзилу сквозь частые переплеты застекленной перегородки. Не ожидал он засыпаться. И вдруг ту-ту и опять тюрьма, и горит полночная звезда. Телефон находился подле него в конторе. Не годится. Надо связаться из оперативной машины.
По радиотелефону Томин передал в картотеку формулу. Да, судимый, ответили ему, отбывал там-то. Еще раз позвонил – дежурному на Петровку. Дежурный заказал «молнию» с начальником колонии.