Ты таскаешь лишние карты, постановил он сурово. Поэтому у тебя такие комбинации.
Да я бы никогда!..
Ну и что с тобой делать, врушка?
Ольша показала ему язык, а потом как-то вдруг оказалась у него на коленях. Брент грозно шевелил бровями, и это почему-то было очень смешно, может быть, потому, что она хорошо понимала: он совершенно не сердится. И Ольша поцеловала его, запустила ладошки под рубашку, прижалась, ощущая, как в широкой груди ровно бьётся его сердце.
А к вечеру добрались до Бади первого с начала Стены настоящего города и старейшего из всех городов региона. Бади переходил из рук в руки не меньше трёх десятков раз, потому здесь встречались и незамысловатые глиняные кубики, какие с незапамятных времён строили тан-жаве, и изящные колонные постройки тангов, и привычные марельские дома со скруглёнными проёмами. Вид у Бади был забавный.
На въезде в город гомонила ящерная станция. А ещё здесь была вполне приличная гостиница, с яркой вывеской и широкой верандой. И на крыльце Брент остановился так резко, что Ольша впилилась носом ему в спину.
Он обернулся, ласково завёл непослушные прядки ей за ухо. И спросил хрипловато:
Комнату с одной кроватью брать или с двумя?
Ольша вспыхнула. Внутри всё перевернулось, завязалось в узел, она впилась ногтями в предплечье и даже пальцы на ногах, кажется, поджала.
С одной
Глава 11
Здесь Ольша особенно остро почувствовала себя грязной. Безнадёжно испорченной, замаранной, облитой помоями так, что никогда не отмыться. Конечно, приличные люди вообще не занимаются сексом в гостиницах по крайней мере, если они не муж и жена в путешествии, но если уж кто-то и мог бы быть в этой постели с мужчиной, то это была какая-нибудь ослепительно красивая стихийница, гордая, крутобёдрая, уверенная в себе. Или даже пусть не стихийница, обычная женщина, может быть, молодая вдова, но ухоженная и знающая себе цену, любящая и любимая.
А Ольше Ольше здесь было не место. Это был кусочек того, старого мира, в котором девушку пропускают вперёд в дверях. А потом она краснеет, и на ней кружевное неглиже и нежное бельё, и с неё снимают всё это с поцелуями, а она негромко смеётся и стонет, а потом позволяет увлечь себя на белые простыни.
Это всё было очень неправильно. Это какая-то глупость, ошибка. Куда Ольше пропылённой дорогой, навсегда пропахшей пеплом и депрентиловой пылью, болезненно худой, криво постриженной Ольше, которую видели голой десятки мужчин, Ольше, которой не смыть с себя чужих прикосновений, Ольше, у которой вместо тугого горячего лона израненное ведро, Ольше-чучелу, Ольше-шлюхе на эти простыни?
Она была здесь лишней. Она была здесь зря. Брент он всё неправильно понял, он принял её за кого-то другого, и сейчас ей нужно объяснить ему это, пока
Ольша впилась ногтями в предплечье и уронила мешок на пол.
Да, она должна объясниться. Даже если Брент приведёт сюда продажную девку, это всё равно
будет правильнее. Это будет честнее, лучше, и он, наверное, выберет красивую, умелую, чтобы вкусно пахла.
Было бы легче, если бы он всё-таки трахнул её в лесу, прямо на лапнике, и всё равно, как болели бы потом колени.
Брент тем временем плескался в душе. Ванная при комнате была своя сумасшедшая роскошь и Ольша даже успела заглянуть в неё и полюбоваться на расписной унитазный бачок. Теперь она слышала только шум воды и то, как Брент что-то немелодично мурлыкает. У него хорошее настроение а потом он выйдет, и Ольша его испортит.
И тогда ведь, получается, всё закончится. Может быть, Брент даже не захочет продолжать контракт, наймёт кого-то другого и уедет дальше. А даже если и нет, то уж конечно не будет больше всей этой мелкой заботы, объятий, поцелуев, припасённой втайне зефирки, клабора, болтовни обо всякой ерунде она станет ему противна, как и должна была быть с самого начала.
И он уже потратил на эту комнату столько денег
Ольша присела на стул и спрятала лицо в ладонях. Хотелось забиться в угол и выть раненым зверем, выть, как будто никто не может услышать. Внутренности жгло, словно она выхлебала полную бутыль кислоты, резало, мучило, и это было невыносимо терпеть, невыносимо, невозможно, и Ольша зажгла в пальцах «иглу» и полоснула ей по предплечью.
И ещё раз, и ещё. Коротко, чтобы оставался очень тонкий, почти невидимый след. Она уже делала так раньше, когда только-только оказалась в гимназии, и сейчас вдруг вспомнила: ведь становилось легче.
Боль острая и отрезвляющая. Холодная. И кислота в желудке, действительно, унималась, а вместе с тем возвращалась и способность думать.
Можно ведь и не объяснять. Он ведь и так уже многое знает, а всё равно хочет. Можно как следует помыться, выцарапать грязь из ногтей, подровнять, наконец, волосы у зеркала. Надеть свежую рубашку нет, лучше постирать эту, она по крайней мере не снята с трупа сменных штанов у неё нет, да и эти неровно зашиты и не по размеру. А бельё лучше просто снять заранее, чтобы не позориться.
Быть ласковой
Несколько дней Ольша убеждала себя, что «готовится». Привыкала к его прикосновениям, представляла самые разные пугающие картины, заставляя себя досматривать их до конца. Размышляла о том, какие он любит позы. Хорошо бы со спины, чтобы можно было не держать лицо. Член у него большой, и сам он мощный, сильный, наверняка будет долбить, и это будет больно. Но, может быть, не очень долго. Много ли вообще мужику надо?