Сегодняшние новости очень серьезны, сын мой, тихонько прошептала она. Боязливые предсказывают, что боши будут вблизи в течение нескольких дней. Почему бы не покинуть Парижа?
Вы уезжаете, герцогиня?
Я? Бог мой! Конечно, нет! Я должна остаться, чтобы вывезли моих раненых, если наступит худшее, но я никогда не поверю этому. Пусть бегут трусы. Некоторые из моих родных уехали. Кажется, что те, о которых я говорю, должны будут превратиться в меньшинство, когда будет заключен мир. Она сердито нахмурилась. Многие так великолепны преданны, неутомимы, но есть некоторые Бог мой! девушки играют в теннис в голубином тире, а германцы на расстоянии шестидесяти пяти километров от Парижа!
Я молчал, но тут же, как будто я сказал что-то унизительное и она должна была защитить их, она прибавила:
Но их нельзя судить слишком строго. Нет, при нашем национальном темпераменте невозможно, чтобы девушки из общества ухаживали за мужчинами. Нет, нет, а Военное Министерство не берет на службу женщин. Что же им делать, спросите себя сами. Что же им делать только ждать и молиться. Другие нации не должны судить нас наши мужчины знают, чего они хотят от нас. Да, да.
Конечно, они знают.
Моя племянница Мадлена та, светловолосая, затащила меня позавтракать к Ритцу, перед тем, как их прогнал этот дикий налет. Мой Бог! что за картина в этом ресторане! Единственные сохранившие достоинство это Оливье и лакеи. Женщины с головы до ног одетые, как краснокрестные сестры милосердия, некоторые из них американки, некоторые француженки, ухаживающие я думаю за здоровыми английскими офицерами, никуда не ранеными. Развевающиеся косынки, накрашенные губы, высокие каблуки. Боже! Я была полна ярости, я, знающая не бросающихся в глаза, преданных делу, хороших представителей обеих наций, да и вас, англичан Но с вашим темпераментом легко быть хорошими и работать, как следует. Франция полна порядочных американцев и англичан, но те, которые находятся в Париже, вызывают во мне тошноту. Четверть часа работы в день, чтобы иметь право на заграничный паспорт и ношение формы! Фу! Тошно смотреть!
Я подумал о «дамочках» в первый год войны они тоже играли во что-то, но теперь перестали претендовать даже на это.
Герцогиня все еще сердилась.
Мой племянник Шарль де Вимон в дни, на которые не выдают мяса, ест цыплят и котлеты. Он с гордостью сказал мне, что его метр дотель одноглазый, как и ты, Николай, может достать ему сколько угодно за день до того через приятелей торговцев и со льдом мой Бог! А я плачу двадцать восемь франков за штуку за лучших куриц для моих раненых, а что касается льда, его невозможно достать. О! я наказала бы их всех, задушила бы их, их собственной едой, это они должны были бы быть «пушечным мясом» как говорите вы, англичане, они, эти немногие, позорящие нашу храбрую Францию и заставляющие другие нации смеяться над нами.
Я старался уверить ее, что никто не смеется и все понимают и уважают французский дух, что это только немногие, что мы не введены в заблуждение, но я не мог успокоить ее.
Это доводит меня до слез, сказала она наконец и я был бессилен утешить ее.
Элоиза де Тавантэн еврейка невестка моего кузена, на прошлой неделе заплатила четыре тысячи франков за новое вечернее платье, которое не покрывает одной десятой ее толстого тела. Четыре тысячи франков дали бы моим раненным Ну ладно но я сержусь, сержусь.
Тут она сдержала себя.
Но к чему я говорю это тебе, Николай? Потому, что я в скверном настроении, а все мы люди и должны поделиться горем с кем-нибудь.
Таким образом, мой дневник, в конце концов, имеет какое-то значение.
«Нужно поделиться горем с кем-нибудь.»
если он останется со мной долгое время.»
Как кажется, Нина не нашла отдыха и покоя, на которые надеялась.
Надеюсь, что мне принесет успокоение работа над книгой. Первая глава уже обдумана и завтра я начинаю.
Я был полон мыслей, и начало моей первой главы шло, как по маслу, а когда мисс Шарп перечла его мне, я увидел, что она не сделала ни одной ошибки. Это счастье.
Она ушла и перепечатала записанное, а затем села завтракать так же, как и я, но зашел Морис, и мой завтрак занял больше времени, чем ее была уже половина второго, когда я позвал ее, позвонив в мой ручной колокольчик (хорошенький, серебряный, который я вывез когда-то из Каира). Она сейчас же появилась с переписанным в руках.