Последние слова она произнесла с особенным выражением в голосе.
Конечно, вы будете гулять, выезжать и ходить за покупками не думаете же вы, что я буду держать вас пленницей, обязанной являться по первому моему зову.
Да, я так себе и представляла это. Иначе это было бы нечестно ведь я ваша служащая, получающая настолько высокое жалованье, что вряд ли смогу его отработать. В другом случае или на других условиях я никогда не заключила бы этой сделки я терпеть не могу пользоваться чужими милостями и одолжениями.
Мадам Люцифер.
Ее глаза сверкали.
Знаете ли, я совсем не обязан заставлять вас работать, продолжал я, это не входит в условия. В нашей сделке было обусловлено, что я не буду просить одолжений у вас, что я не буду требовать привязанности,
и предполагаете, им не слишком-то будет интересен обед у женатого человека. Я думаю, что последняя часть вашей фразы выражала некоторое сомнение в моей принадлежности к порядочным людям. Без сомнения, я никого не ставил в известность относительно наших отношений, хотя и вспоминаю, что вы как-то сказали мне, что я не джентльмэн так что мне, пожалуй, не стоит обижаться.
Она молчала, потупившись, на ее щеках лежала тень от ресниц и рот был грустен.
Внезапно меня растрогало что-то скорбное в ней она была таким смелым маленьким бойцом. Она провела такую безобразную жестокую жизнь и, о Боже, неужто она начинает любить меня, неужто скоро я смогу сказать ей, что боготворю даже землю, на которую она ступает, и уважаю ее гордый дух и чувство собственного достоинства. Но я не могу рисковать, я должен следовать велениям рассудка.
Тут я почувствовал, что моя воля ослабевает. Она выглядела такой изысканной, было уже почти десять часов, мы были наедине, цветы наполняли воздух ароматом, свет был мягок, обед превосходен. В конце концов, я только мужчина и она принадлежала мне по закону. Я чувствовал, как бурлила кровь в моих жилах, мне пришлось сжать руки и закрыть глаз.
Я думаю, вы теперь устали, сказал я немного заглушенно, так что я пожелаю вам спокойной ночи, милэди, и буду надеяться, что вам будет спаться хорошо в первую ночь в вашем новом доме.
Я встал и она быстро подошла, чтобы подать мне костыль.
Спокойной ночи, прошептала она совсем тихо, не глядя на меня, а затем повернулась и не оглядываясь, вышла из комнаты. Когда она ушла, вместо того, чтобы отправиться в постель, я снова упал в кресло, почти лишившись чувств. Очевидно, мои нервы еще не так крепки, как я думал.
Что за странная брачная ночь!
Лицо пришедшего раздеть меня Буртона было подобно маске. Среди многих странных сцен, свидетелем которых он являлся за те сорок лет, которые прослужил капризам аристократии, эта, наверное, была одна из страннейших.
Когда я лежал уже в постели и он собирался уходить, я внезапно разразился горьким смехом и он остановился у дверей.
Простите, сэр Николай? сказал он, как будто бы я позвал его.
Разве женщины не самые странные создания на свете, Буртон?
Совершенно верно, сэр Николай, и он улыбнулся. Начиная с мамзель, и кончая дамами, подобно ее милости, они любят знать, что мужчина принадлежит им.
Вы думаете, что это так, Буртон?
В этом и сомнения нет, сэр Николай.
Откуда же вы их так хорошо знаете, будучи холостяком, вы, старый домовой?
Может быть, именно поэтому, сэр. Женатый человек теряет дух и зрение.
Я кажусь одиноким, не правда ли, Буртон? и я снова рассмеялся.
Правда, сэр Николай. Но я осмелюсь сказать не думаю, что вам придется долго быть одному. Ее милость приказала подать себе чашку чаю сразу же, как только пришла к себе в комнату.
И с неописуемым выражением полнейшей невинности в своих милых старых глазах, этот философ и глубокий знаток женщин почтительно вышел из комнаты.
XXIV.
Ее милость вышла прогуляться, сэр Николай, уведомил меня Буртон, усаживая в кресло.
Я взял книгу, лежавшую на столе. Это был томик «Последних поэм» Лауренса Хена. Должно быть, он был прислан день или два тому назад, вместе с несколькими только что вышедшими книгами, но я его тогда не заметил. Он был разрезан не весь, но кто-то разрезал его до восемьдесят шестой страницы и остановился, очевидно, чтобы найти поэму, называвшуюся «Слушай, Любимая» между страниц лежал разрезной нож. Читавший кто бы он ни был очевидно, перечитывал его несколько раз, так как книга легко открывалась в этом месте. Одна строфа особенно поразила меня:
А затем мой глаз остановился в конце страницы:
Не больше, чем час тому назад, это, должно быть, читала Алатея. Хотел бы я знать, какие в ней это вызвало мысли.
Я твердо решил попросить ее прочесть мне всю поэму, когда мы останемся вместе после завтрака.
Пошел дождь, погода была прескверная. Не знаю, почему вышла Алатея. Быть может, она в таком же тревожном настроении, что и я, и имея возможность свободно двигаться, старается разогнать свое настроение быстрой ходьбой.