Вуэ всегда снимал так, словно первым изобрел камеру, проектор, монтаж и кинематограф. Никаких отсылок, традиций, жанров и форматов. Он просто лепил из людей, интерьеров и пейзажей свои фантазии, раскрашивал их цветом и светом, расставлял звуковые акценты. Сцены длились столько, сколько режиссер считал нужным, показывались с выбранных им ракурсов, приходили в мучительный диссонанс со внутренним ритмом зрителя, обрываясь слишком рано или продолжаясь нестерпимо долго.
Женщина шла, шла, шла по ночному полю в безвестной французской долине... а потом хичкоковский саспенс оборвался ничем, эротической сценой между двумя спецагентами в самолете, и вернулся переходом вскрика влюбленной ЦРУшницы в испуганный крик женщины на поле, ее неудачливой предшественницы... и стало ясно, что накопленная энергия страха наэлектризовала восприятие всего, что происходило между Джанвертом и его подружкой.
Тут критик-любитель внутри Амара подавился своим языком, остался только восхищенный зритель.
И уже он вместе с перепуганной, подвернувшей ногу женщиной следил, как из темноты возникают одна за другой фигуры в странных масках с не менее странными - и от того еще более угрожающими - рогульками в руках. Это почти его самого сводило ужасом. Это почти он сам выбрасывал вперед руку с оружием, пытаясь не столько защититься от врагов, сколько отогнать расплывающийся по краям кошмар. Выстрел, вскрик - и как в кошмаре же преследователи замерли, застыли в движении вперед, вместо того, чтобы атаковать или разбежаться, или хотя бы искать укрытия. Еще выстрел, еще. Толкотня, вспышки огня, синеватая молния... потом кадр выцветает до той экономной гаммы, которую дает инфракрасный диапазон. Фигуры в масках - ошалевшие мальчишки и девчонки в приборах ночного видения. Кусты. Трава. Три или четыре, да, четыре, неподвижных тела на земле.
Потом на экране возник доктор Нильс Хелльстрем, ученый-эколог, жертва международных спецслужб, и сектор А дружно выразил свое потрясение, а Мендоса торжествующе хмыкнул. В первый момент он вместе со всеми прочими решил, что перед ними Штааль. Конечно, доктор - щуплый европеец с лицом усталого подростка - был слишком уж белобрысым и светлокожим, но за три года в Дубае стал бы начальству близнецом.
Потом Амар задался вопросом, где ожидаемая провокация и мрачный прогноз. «Улей» методично развивался в направлении «подлые агенты Империи Зла преследуют мирных свободолюбивых ученых, сделавших крупное открытие, способное повлиять на мировой баланс сил», со всеми многочисленными
определениями и надлежащим канцеляритом. Бесчинная евроамериканская разведка при содействии коррумпированных правительств пыталась секретное супероружие если не украсть, то отнять, засылая в лабораторию доктора Хелльстрема все новых агентов; доктор, слегка аутичный бессребреник и гений, при помощи симпатичного персонала (особенно хороша была ассистентка в коротком халате на голое тело) из последних сил оборонялся от негодяев. В промежутках он изучал муравьев и делал в дневнике глубокомысленные записи о превосходстве общественных насекомых над людьми.
В кадре микрокамера летела переходами муравейника - и не сразу зритель замечал, что она "ведет" конкретного муравья, опознавая его по запаху, по личному сочетанию феромонов. За первой шла вторая, снимая первую и отрабатывая крупные планы. Внутри кипела сложная, многосоставная жизнь. Строительство, доставка и переработка продуктов, уход за личинками и за домашними животными... почти ни одно дело не доводилось до завершения именно теми особями, кто его начинал. "Наш" муравей по дороге к месту назначения совершил не менее десятка мелких операций - в помощь другим. Съемка была безупречной, потому что не была безупречной. Камера вибрировала, маневрировала в воздухе, иногда чудом только не сталкиваясь с "потолком" или "стенами", муравей порой пропадал из виду, да и просто невыигрышных кадров тоже хватало. А наверху, над муравейником, так же слаженно, почти так же бесшумно работала съемочная группа. Две команды вели камеры, кто-то на ходу регулировал освещение и звук, кто-то начерно обрабатывал материал, маленькая группа вокруг Хелльстрема вполголоса обсуждала увиденное, формируя будущий закадровый комментарий. Люди менялись, уставшие отходили отдохнуть или поесть, но работа не прерывалась, всегда было кому занять их место, поддержать, помочь размять затекшие мышцы, подать воды.
Агенты были мерзки, особенно два руководителя, агенты грызлись между собой, напивались и натуралистично блевали, только парочка Джанверт-Кловис смотрелась на их фоне идиллически, потому что замыслила сбежать со службы и укрыться от вездесущей Империи Зла. Хелльстрем и его команда были элегантны, очаровательны и подчеркнуто увлечены трудом; несколько смущало лишь, что все «хорошие», кроме самого доктора и его агента-полицейского в ближайшем городке, были как на подбор разнообразными уроженцами Ближнего Востока. Коллеги уже вслух называли их «наши» и одобряли всякий решительный шаг доктора и компании.
Постепенно делалось ясно, что ферма не ферма, а лишь прикрытие коммуны нового типа, что под мирными полями расположено несколько жилых и технических уровней. Амар с разочарованием обнаружил на экране дотошно воспроизведенные гидропонные шкафы, не хватало только флажка-логотипа «Зеленая революция».