По дороге к машине Филип оборачивается ко мне:
Что же ты ведешь себя как идиот?
Пожимаю плечами. Все-таки ему удалось меня зацепить.
Думал, я уже это все перерос.
Брат достает брелок с ключами и снимает «мерседес» с сигнализации. На пассажирском сиденье бардак, я сметаю стаканчики из-под кофе на пол, прямо на валяющиеся там мятые и грязные дорожные карты с MapQuest.
Ты, надеюсь, хождение во сне имеешь в виду. Потому что, перерос или не перерос, идиотом ты так и остался.
Глава третья
Одеяла на диване в кабинете.
На столе разбросаны какие-то бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Море, чтобы не волновалась, я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: «Спасибо». Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день готовили индейку. Папа еще сидел за столом и курил длинные тонкие сигариллы, от них пальцы делались желтыми. Я иногда их покупаю и жгу в пепельнице, если скучаю по нему особенно сильно.
А вот сейчас я скучаю по Веллингфорду и тому отличному парню, которым так ловко прикидывался.
Завтра приезжает дед. Хочет, чтобы ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, это для мамы она же скоро выйдет.
Не думаю, что ей понравится. Она не любит, когда роются в ее вещах.
Деду скажи, вздыхает Филип.
И я не хочу туда ехать.
Речь о большом старом доме, где мы росли. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной гаражной распродажи. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновых Пустошах. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.
Ну и не едь.
Может, хоть сейчас посмотрит в глаза? Но нет, уставился на воротник моей рубашки.
Мама в состоянии о себе позаботиться. Она такая. Я вообще не уверен, что после освобождения она вернется на нашу свалку.
С самого суда Филип с мамой не в ладах. Брат мастер физической силы, может кончиком мизинца сломать кому-нибудь ногу. Тогда мать принудила его надавить на свидетелей, и вряд ли он ее простил. К тому же отдача получилась довольно болезненной.
Вздыхаю. А куда, спрашивается, мне еще деваться, если не к деду? Сильно сомневаюсь, что Филип разрешит остаться у них.
Скажи, что я буду на него батрачить самое большее неделю, только пока в школу обратно не возьмут.
Сам и скажи.
Мора скрещивает на груди руки без перчаток. Так странно. Словно она голая. Мать запрещала их дома носить, говорила: в семье все должны друг другу доверять. Филип, наверное, того же мнения.
Мора моя невестка, но не кровная родственница. Поэтому смотреть на ее голые руки очень непривычно. Я с усилием перевожу взгляд на худые ключицы.
Пускай не заставляет тебя ехать в тот странный дом, говорит она.
Мы все там когда-то жили, между прочим! Филип достает пиво из холодильника. К тому же я и не заставляю.
Он открывает бутылку, делает большой глоток и расстегивает воротник белой рубашки. На шее у него словно ожерелье из длинных шрамов. Это его хозяин вырезал, а потом насыпал в раны золу. Символ того, что Филип как бы умер для прежней жизни. Теперь вокруг его горла словно обвился червяк. У всех криминальных мастеров, мелких сошек, такие шрамы. Как русская братва те розы выкалывают на груди, или якудза, которые за каждый проведенный в тюрьме год зашивают в пенис по жемчужине. Шрамы у Филипа появились три года назад. Теперь все вздрагивают, когда он расстегивает рубашку.
Но я не вздрагиваю.
В тридцатые годы на Восточном Побережье власть захватили шесть семей мастеров: Нономура, Голдблюмы, Вольпы, Райсы, Бреннаны, Захаровы. Они и по сей день контролируют все начиная с дешевых поддельных амулетов, которые в супермаркетах продают вместе с зажигалками, и предсказателей Таро из торговых центров (за двадцатку у них можно купить небольшое проклятие)
и заканчивая наемными громилами и убийцами. Но их услуги немногие могут себе позволить. Да надо еще знать, кому именно платить. Моему брату, к примеру. Или дедушке, но он отошел от дел.
Мора отворачивается и мечтательно смотрит в окно на засохший газон.
Слышите музыку? Там, на улице.
Филип предостерегающе смотрит на меня.
Кассель не прочь пожить в старом доме. Мора, нет никакой музыки. Нет, и все тут. Слышишь?
Она убирает тарелки и тихонько мурлычет себе под нос.
Ты в порядке?
В порядке. Просто устала. Она очень устает, отвечает вместо жены Филип.
Ну, я пошел домашку делать.
Все молчат, и я отправляюсь наверх, в кабинет. Диван застелен, сбоку лежат одеяла, как и обещала Мора. Белье свежее и пахнет порошком. Сажусь в кожаное кресло и включаю компьютер. Загорается монитор. На рабочем столе в беспорядке разбросаны папки. Открываю почту. А там письмо от Одри.
Жму на ссылку так быстро, что открывается сразу два окна. «Волнуюсь за тебя». И все. Даже не подписалась.