***
Городок Анда-Мария у одноимённой реки считался одним из самых больших в восточной части Атальи. Местные жители любили хвастаться новыми постройками: белокаменным храмом, кирпичным полицейским управлением. Никто не уточнял, что новизна этих строений очень относительна их возвели около восьмидесяти лет назад. Все прочие здания были гораздо старше.
Моника проснулась, как раз когда экипаж добрался до центральной площади Анда-Марии, окружённой с четырёх сторон: храмом, полицейским управлением, лицеем и больницей. В последний раз она была здесь год назад проездом после сдачи экзамена и получения степени перебиралась
из Ренгота в Исмир. Как и ожидалось, ничего не изменилось. Анда-Мария оставалась чистой, спокойной и до ужаса провинциальной. Тут не наблюдалось ни пестроты Анда-Хелены, ни элитарности Хоунже столицы Исмира.
Вместо этого в Анда-Марии были ровные ряды одинаковых двухэтажных домов в трёхэтажных жили только глава города, начальник полиции и директор лицея, женатый на главвраче больницы. В сущности пейзаж ничем не лучше берёз у дороги. Наконец экипаж остановился у одной из построек родового гнезда семьи Фрейзель. Дом, возведённый прапрадедом Моники и отреставрированный её отцом сразу после женитьбы.
Моника расплатилась с возницей единой валютой линами. Он схватил деньги изрезанной ладонью, и Моника машинально отметила, что и этот усатый мужичок балуется магией крови. Она не заметила этого, когда нанимала его, а ведь обычно внимательность не оставляла её.
Обычно. Она подхватила баул с вещами и пошла к идеально побеленной калитке. Сердце тяжело ухало в груди, ладони вспотели. Можно сколько угодно отгонять мысли о матери, но они всё равно придут.
Моника! закричал отец на атальском. По своему обыкновению он вышел на крыльцо перед ужином подышать свежим воздухом, а теперь радостно махал Мон рукой и шёл ей навстречу.
От этого Монике стало ещё хуже. Свободной рукой она вцепилась в край собственного плаща, сообщающего всем вокруг о её принадлежности к Ордену Времени. Вопреки предписанным правилам не стоило его надевать.
Дорогая! отец выхватил у неё из руки баул и крепко обнял. Он был большим, сильным мужчиной, от него Моника унаследовала свой высокий рост, тёмно-карие глаза, чёрные волосы и смуглую кожу. Жаль, что в комплекте шёл дурацкий крупный нос с горбинкой.
«Атальцы всегда гордились своими носами. И не надо тут причитаний!» обычно отвечал на её вздохи отец.
Сейчас он приговаривал, что ужасно соскучился по ней. Прижатая к его груди Моника вдыхала запах пота и лилий отец явно недавно работал с ними. Мать очень любит лилии. Глаза наполнились слезами.
Я тоже соскучилась по тебе, вырвалось у Моники, и она прикусила себя за щёку.
Отец сделал вид, что не заметил этого уточнения, сказал:
Пойдём в дом. Лети пока спит, а твоя тётка на работе.
Моника кивнула. Лети отец всегда так называл мать и дарил ей лилии, хотя сам тяжело переносил их запах. В этом он весь.
В прихожей по-прежнему висели и лежали вещи Моники, хотя она не раз просила их убрать: шапки, пальто, перчатки, которые давно были ей малы. Что-то даже вязала Летиция. Пока ещё могла. Моника кинула взгляд на лестницу, ведущую в спальни, потом повесила плащ на один из крючков и прошла вслед за отцом в столовую. На одной стене висел ковёр с изображением водопада, окружённого зеленью. В детстве Моники краски на полотне были ещё довольно яркими сейчас же водопад почти утратил свою голубизну, а лужайка рядом с ним из изумрудной превратилась в тускло-зелёную. Грустно.
Ещё две стены занимали шкафы с посудой и фарфоровыми фигурками, которые собирала бабушка, а до неё прабабушка. Маленькой Монике запрещали играть с утончёнными принцессами, милыми котятами и щенками. Маленькая Моника любила смотреть на недоступных обитателей шкафа она верила в то, что если дверца откроется, то они обязательно подружатся.
« Хочешь игрушку? Вот тебе! бело-голубая мама-кошка разбивается на осколки прямо под ногами пятилетней Моники».
Дорогая, давай есть, отец выдернул её из непрошенного воспоминания, указал на накрытый посреди комнаты стол. Марта сегодня запекла такую рыбу пальчики оближешь!
Рыба, овощи, домашний хлеб из печи у Моники давно не было такого ужина. Она оторвала от золотистой булки ломоть и, посыпав его солью, съела.
Лучше атальского хлеба с солью ничего нет, правда? отец подмигнул ей и тоже потянулся к булке.
Марта вкусно готовит, сказала Моника всё больше привыкая к родному языку раскатистому, полному букв «р» и гласных. В странах Союза общепринятым считался ренготский язык лаконичный, даже грубоватый. Но в доме Фрейзелей все оставались верны атальскому.
Она ведь лет пять у нас работает? спросила Мон.
Отец кивнул:
Около того.
Когда с горячим и овощами было покончено, дверь, ведущая на кухню, приоткрылась, и оттуда вышла Марта с большим подносом.
Яблочный пирог, улыбнулась Моника.
С приездом, молодая хозяйка, сказала Марта, поставив своё творение на стол.
Сквозь тончайшую сеточку из теста проглядывали крупные куски яблок, хорошо сдобренные корицей и сахаром.