О-оо, как магические семьи страшатся потерять могущество, и так ускользающее от них! Они постоянно придумывают какие-то законы, ущемляющие права простых людей, всячески стараются оттеснить нас от магии, и от древнего знания. До Вторжения даже читать книги было запрещено простым людям. Магам поклонялись, будто богам. Образованные люди, ученые, бежали к нам, в Лагизу, и в другие Великие города, где не-магам дозволялось учиться в университетах и пользоваться древними знаниями. Союз Восьми Великих Городов в те времена был местом свободы. Теперь этого нет, теперь и у нас всем заправляют магические кланы.
Когда-то существовали такие знания, такие технологии, механические такие изобретения, которые почти уравнивали возможности простых людей и магов. А потом, когда маги поняли, что они теряют могущество, они испугались этого, и постарались уничтожить все изобретения, запретить простым людям знания. Так мне рассказывал папа. Он часами мог об это рассуждать. Когда-то он дружил с «судьями» так себя называют подпольщики, которые призывают человечество к войне против магов. Мама этого очень боялась, папа даже вынужден был однажды поклясться ей, что никогда не был членом Благоговения и давно уже потерял связь с тем другом.
А потом папу убили...
День прошел сумбурно и в суете. Я еще не научилась быть невидимкой и бесшумно исчезать при появлении господ, как это подобает хорошей горничной, все время боялась уронить какую-нибудь бесценную вазу или статуэтку, а мои руки, уже отвыкшие от тяжелой работы и холодной воды, к концу дня начали болеть. Экономка подговорила старшую горничную, та приходила меня «проверять» и делать замечания. После завтрака мне поручили помогать прачке, гладить постельное белье, затем я убирала чердак, где обитали слуги, и людскую. Старалась осмотреть весь дом и запомнить всех своих «коллег», но постоянно путала имена.
Самое странное существо, с которым мне выпало познакомиться в этот день птичница! Черноглазая девушка с огромным, багровым родимым пятном, которое занимало большую часть ее левой шеки, расползлось по подбородку и шее. Птичницу звали Ае. Или Айе. Трудно понять. Она иностранка, из той же страны, что и госпожа Янбалит, по-нашему почти не говорит. Щебечет на каком-то
своем языке с попугаями.
Я не сказала еще? Попугаи вот еще одна диковинка дома Янбалитов. Я насчитала двадцать восемь птиц. Клетки стояли почти в каждой комнате. Попугаи совсем разные: и маленькие птички, которые везде продаются и у меня в детстве когда-то были; клювастые пестрые гиганты; крикливая черная птица; говорливый пиратский папуга с желтым хохолком наверное, все возможные попугаи тут были собраны. Тот, который с желтым хохолком, клюнул меня в палец, а крупный зеленый разрешил себя потрогать, подставлял голову для почесания и что-то ворковал.
К вечеру я была переполнена впечатлениями, как закипевший чайник с подпрыгивающей крышкой, мечтала поскорее уйти от всех и уснуть, но нельзя: надо отрабатывать шпионский гонорар. Слуги, кто уже освободился, собрались на кухне, пили чай. Я принесла коллекцию конфетных фантиков: мое детское сокровище, сотни чудесных картинок в увесистой папке. Когда папы не стало, мы с мамой почти все имущество продали, все, что у нас было ценного, даже то, что до слез хотелось сохранить. Напоминанием о беззаботных днях детства осталась только папка с фантиками: уж их-то никто бы не стал покупать.
Девки-служанки с удовольствием рассматривали картинки, но надо мной не преминули посмеяться: «ну ты как дитя!» А я и не против: для шпионки очень хорошо, если ее принимают за простодушную дурочку. Мы посмеивались, переговаривались и не услышали, как к нам явилась сама хозяйка.
Она стояла на пороге в ярко-голубом домашнем платье, а когда воцарилась полная тишина и все головы к ней повернулись шагнула на кухню, безмолвная, с непонятным выражением на лице. Слуги начали вскакивать из-за стола она жестом велела сесть обратно. Возложила белую руку на черный курчавый затылок дворецкого это выглядело, как благословение. Погладила по голове птичницу, меня, прачку...
На кухню ворвался господин Янбалит, скривился и ухватил жену за локоть.
Пойдем, гварони, уже поздно.
Мы услышали, как он говорил ей за дверью:
Гварони, не забывай, эти люди служат тебе за деньги, а не по любви.
Глава 5
Немые, величественные, вечные. Кто первый раз сюда приехал и увидел восемь башен в облачной дымке, обычно теряют дар речи на пару часов. Кружится голова от взгляда вверх, слепит белизна стен и окна, пламенеющие золотом в солнечных лучах. Если подняться по улочке к старому городу и пройти мимо башен, взгляду откроется Последний причал. Флотилия воздушных кораблей замерла над обрывом, их паруса все еще дрожат от ветра, они все еще помнят небо. Мир тысячелетней давности был ошеломительно красив. А нам, потомкам узкие улочки, двухэтажные деревянные домишки с нелепыми вывесками и запахами подгоревшей еды...
Мне здесь всегда хочется молчать и смотреть. Как будто когда-то давно я уже ходила по этим белым плитам, возносилась на лифте под самые облака и глазела на море из окна небоскреба; как будто силуэты этих белых зданий шепчут мне имена тех, кто был мною когда-то любим... Все неправда. Я впервые приехала в этот город, когда мне было пятнадцать; никакие ценные или трогательные воспоминания не связаны у меня с этим местом, я даже никогда не бывала внутри ни одной из этих величественных башен; но почему-то каждый раз, когда оказываюсь поблизости, я ощущаю тихую, щемящую грусть, и хочется задержаться под сенью старого города подольше, а в ушах начинает звучать печальная скрипичная мелодия...