Я не хочу казаться лучше, чем я есть, сказал он. Если из моего разговора видно, что я вышел из народа, тем лучше. Никто, я думаю, не будет из-за этого хуже обо мне думать.
Глим ласково прикоснулся к руке молодого демократа они ходили взад и вперед по кулуарам Палаты и разразился бурной несдержанной речью. Аргумент молодого человека был легко побит.
Результатом этого было то, что Годдар, как и во многих других случаях, последовал совету Глима. Он был, конечно, достаточно умен, чтобы не страдать ложной гордостью. Сообразив и взвесив все беспристрастно, он увидел, что, хотя его английский язык и хорошо звучит для ушей пролетариата, он может резать более нежные уши депутатов в Низшей Палате. И после этого он, с энергией Демосфена, принялся развивать свое красноречие.
Таким образом, в семь лет он завоевал себе серьезную репутацию превосходного оратора и она продолжала все расти. Большие газеты с готовностью предоставляли ему свои столбцы. Лига доверяла ему ответственную работу. Он состоял
смотреть за тобой, как за ребенком. Это будет позором для тебя. Я тебя предупредил, и постарайся взять себя в руки.
Он встал, взял утреннюю газету и быстро стал пробегать ее. Лиззи терла руку, которую он бессознательно крепко сжал, и начала хныкать. Но слезы ее не производили уже никакого действия на Даниэля слишком они были часты.
Наконец она разразилась громким рыданием.
Я такая несчастная с тех пор, как умер наш маленький Джэкки! О, господи, зачем я не умерла вместе с ним?
Имя ребенка, умершего три года тому назад, тронуло Даниэля. Из них двоих он, может быть, еще сильнее, чем она, чувствовал эту потерю. Он положил руку на ее плечо и сказал более мягким тоном:
Это было тяжелое испытание, голубчик! Но не тебе одной и другим матерям приходится переживать подобное горе.
И другие женщины тоже желают умереть. Как ужасно быть женщиной!
Этого не изменить, угрюмо сказал Годдар, принимаясь опять за газету. Но можно постараться быть хорошей женщиной.
Горничная принесла вычищенные ботинки и поставила их перед камином. Годдар надел их, зашнуровал, топнул слегка ногой и встал. Теперь он выглядел веселее. Настроение мужчины всегда меняется, когда он скидывает свои утренние туфли.
Я вернусь сегодня рано к ужину, сказал он, так что ты не будешь весь вечер одна. Ну, прощай, и будь умницей!
Она ничего не ответила, хотя он говорил ласково, примирительным тоном, и она знала, по прежнему опыту, что он больше не будет напоминать ей о вчерашнем проступке.
Когда он ушел, она вытащила из кармана капота засаленную книжку бульварного романа и уселась у камина. Вскоре пришла посидеть у нее Эмили. Теперь это была усталая, сморщенная старая девушка. С некоторых пор Даниэль, тайно от жены, давал регулярно обеим сестрам деньги, с тем, чтобы они навещали Лизи. Общества, в обыкновенном смысле этого слова, Лиззи не имела. Одиночество и безделие ее и погубили. Первое время после замужества ей казалось очень интересным носить красивые платья. Ее занимало тогда иметь белые холеные руки и передать всю домашнюю работу прислуге. Затем ее все больше и больше охватывала лень и вскоре вошла уже в привычку. У Лиззи теперь не было никаких занятий, никаких интересов. Даже ее любовь к нарядам бесследно прошла. Она выбирала себе платья, которые легче всего было одеть.
Когда вошла Эмили, она все еще сидела в своем старом капоте и в стоптанных туфлях. Аккуратная и деловитая Эмили возмущенно начала торопить ее одеться поприличнее. Во время переодевания Лиззи, как всегда, начала откровенничать с сестрой, оправдывая себя и обвиняя Даниэля. Но Эмили отнюдь не была склонна сочувствовать ей. Она с шумом задвинула ящик, в котором приводила в порядок разбросанное белье Лиззи, и сердито выдвинула другой.
Тебе следовало выйти замуж за такого человека, как отец, сказала она. Тебе нужен такой муж, который вытаскивал бы тебя за волосы из постели и награждал бы тебя на каждом шагу колотушками. Даниэль слишком хорош для тебя.
Лиззи повернулась и гневно посмотрела на нее, стягивая шнурки корсета.
Мне иногда хочется, чтобы он меня прибил. Ей-богу! Я его доведу как-нибудь до этого!
Дан не такой человек, чтобы обращаться с женой, как с собакой.
Нет. Он обращается со мной хуже как с кошкой: я недостойна даже его внимания. Он всегда это делал. Может быть, я и дура, но право не требуется большого ума, чтобы замечать, что люди обращаются с тобой, как с грязью.
Грязь должна быть только благодарна, если такой человек, как Даниэль, снисходит до того, что наступает на нее ногой, горячо ответила Эмили.
Так почему же ты сама не вышла за него замуж? сказала сухо Лиззи.
Знаете, что, Елизавета Годдар? Вы настоящая дура, ответила Эмили, и если вы не находите ничего другого мне сказать, я лучше пойду домой.
Как и всегда в таких случаях, угроза сестры вызвала слезы, затем упреки и наконец просьбы о прощении. Когда мир был заключен, обе сестры отправились за покупками в Кенсингтон Хай Стрит. Лиззи, в знак примирения, купила Эмили шляпу и принялась горячо обсуждать вопрос об ее отделке. Но Эмили опять испортила ей настроение: проходя мимо газетчика, она указала концом зонтика на заголовок в вечернем радикальном листке: «Дан Годдар в Степней восторженный прием».