Понимаешь, у меня дом на две половины. Да, да! Как жили дворяне. На одной половине Рита, а на другой мой кабинет.
Леня, потом, потом На нас уже смотрят. Умолял я его и брал за рукав, но он точно не слышал, глаза призывно блестели:
А ты ко мне приезжай! Мы завели корову, индюшек. А какая у нас рыбалка! Ты обалдеешь. Понимаешь, я купил бредешок. Неводок небольшой метров десять, но весь карась теперь мой
Леня Мы же за гробом
Ну прости, я ведь соскучился. Зову, зову, а ты все не едешь Ну, конечно, библиотека серьезное дело. А друг, говорят, подождет. Он усмехнулся, расстегнул плащ и стал смотреть куда-то на облака. Кожа на лице у него золотилась, точно у юноши, и я не вытерпел:
Леня, а ты помолодел!
Да! Ритку свою догоняю. Ей недавно двадцать исполнилось. Вот так, дорогой. Комсомольцы беспокойная семья!.. Комсомольцы! последние слова он даже пропел вполголоса. И я чуть не вскрикнул от боли: Леня, мол, да что ж ты делаешь. Вот уже кладбище начинается.
Толпа теперь двигалась по широкой тополиной аллее. Музыка уже не играла, и стало легче дышать. Птицы тоже теперь не кричали, притихли. Грачи сидели на деревьях целыми семьями. Вид у них был спокойный, даже торжественный. Многие из них чистили клювами перышки, другие внимательно разглядывали толпу. Леня задел легонько мое плечо:
Послушай, ты хотел бы стать птицей? он сильнее сдавил плечо. Глаза у него блестели, лукавили, и я снова обиделся. Вокруг такое горе, и слезы, и траур, а у него веселые глаза, пустые вопросы.
Так ты не ответил? он рассмеялся, и я еще больше обиделся:
Леня, потом, потом
А я хотел бы!
О чем ты?
О птицах Как хорошо, наверное, иметь два дома, две родины! Нынче здесь где-нибудь в Сибири, а осень пришла и полетел в Египет, поближе к солнышку, к теплым морям.
Две родины многовато
Может быть, а все равно хорошо! И какая жизнь! Какая свобода! Вон взгляни загляденье Леня поднял руку и показал на грача, который парил высоко над деревьями, то ли чего-то высматривал, то ли потерял свою стаю Но в это время ожили трубы, и Леня втянул в плечи шею. Наверно, стало стыдно за свои разговоры, за свою радость, которая так и ходила в нем, распирала. Я-то понимал его дома ждала молодая жена. И тем же вечером он к ней собрался. Я уговаривал ночевать, но он замахал руками.
Не могу! Рита забеспокоится. Да и зачем ночевать? Дело мы свое сделали человека похоронили. Иван Григорьевич теперь на нас не обидится. У меня вон уже начались огороды, а я все бросил приехал.
Какие огороды?
Ладно, будешь в июне увидишь. А не приедешь обижусь. Ты и на свадьбу ко мне не выбрался. Так что штрафной пить заставлю! он засмеялся и подмигнул мне, белозубый, счастливый, в темном финском плаще он походил на какого-то актера: светлые рыжеватые волосы, голубые глаза, большой подбородок.
У самой двери он опять оглянулся:
Подойди же, хоть поцелуемся!
Лепя, мы не девицы!
Правильно! и он хлопнул дверью. Но еще долго в моей комнате стоял его густой голос и какой-то сочный морозный запах то ли от самого Лени, то ли от какого-то дорогого одеколона. Но я знал, я помнил, так пахнет береза в самом конце весны, перед тем, как разметать по кроне свои первые листья. Подойдешь к такому дереву и ошалеешь от радости и забьется сердце, а потом почти остановится, и обессилеет тело в неясной истоме, и гулко-гулко застучит в голове. То ли молоточек какой-то, то ли призыв, то ли кровь сама наполнится ожиданием
Этот запах плавал по комнате несколько дней, а потом забылся как не было. Да и сам Леня Шутов тоже забылся, потому что в июне поехать к нему я так и не смог, а в середине лета я отправил в «Артек» свою дочку. Потом ждал ее, тосковал, а потом встретил Женю в конце августа, обновленную, загорелую, и сразу же потонул
в ее рассказах о море, воспоминаниях. А потом уж осень пришла. За нею зима. И так год промелькнул, а за ним другой.
И только на третье лето я собрался в Тарасовку. Была телеграмма от Лени «Приезжай двадцатого. У Риты именины. Обнимаем, ждем нетерпением». Я повертел в руках телеграмму и сразу поехал. И когда садился в автобус, во мне все звенело от радости неужели скоро увижу речку и зеленую травку? А за речкой лес, живые сосны, березы!.. Я однажды проезжал через эту Тарасовку. И вот все вспомнилось, завертелось в душе. Да и устал я в городе. Ох как я устал тогда, казалось, больше не вынесу. И вот наконец-то вырвался! И потому я не ехал, летел на крыльях. И все бы хорошо, но случилась неприятность, я вспомнил, что еду пустой, без подарка. Но постепенно все выровнялось я успокоился. Да и автобус шел хорошо и мотор убаюкал. В конце концов заскочу в сельмаг и что-нибудь выберу. Это решение вовсе утешило.
Через два часа показалась Тарасовка. Я вышел в центре села, у самого магазина. Он был открытый, и я сразу бросился к двери. Мне повезло я ликовал.
Магазин был большой, с двумя отделениями. В одном продавали печеный хлеб, печенье и ржаные темные пряники. Тут же стояли банки с разными соками и искрились от сахара карамельки. В другой половине продавали обувь, одежду, разные расчески и бусы, то есть всякую мелочь. На эту половину я и пошел. И первое, что бросилось в глаза, большой лист белой твердой бумаги, на котором стояли слова: «Товары под закуп». Внизу висело кожаное пальто, женские дорогие костюмы. А рядом с пальто красовались импортные джинсы с яркой желтенькой этикеткой.