А теперь его нет. Ты виноват в том, что теперь его нет.
Даже странно, что ничуть не жаль карьеры, репутации, доброго имени. Подумаешь потерял пост. Подумаешь загубил себе жизнь, красивую, правильную жизнь, хоть сейчас оформляй в рамочку. Расчётливо шёл к вершине, плечом к плечу с Серафиной. Помогал устранять соперников, прикрывал, где было нужно, поддерживал, если требовалось. У них обоих был хороший старт и большие амбиции. Они всегда были союзниками. Они были союзниками и теперь.
Если бы Персиваль захотел, он бы утопил её вместе с собой. В нынешних обстоятельствах перевести стрелки на мадам президента было легко. Спихнуть на неё часть ответственности, обвинить в некомпетентности, и началась бы такая драка за её место, что только пух и перья полетели бы. Но он не хотел. Сообществу магов требовался козёл отпущения, на которого можно было переложить всю вину, и Серафина была права, что выбрала именно его. Нельзя допустить хаоса. Разве не это твоя задача, Персиваль хранить порядок?.. Все будут считать, что ты кругом виноват, и от этого всем будет спокойнее. Начнёшь оправдываться станет хуже. Кто-то поддержит её, кто-то поддержит тебя вот только раскола в магическом сообществе не хватало сейчас для полного счастья.
Грейвз остановился на перекрёстке, пережидая красный сигнал светофора. Серафина швырнёт его под поезд общественного мнения. А он ляжет на рельсы и подождёт, пока его переедет. На её месте он поступил бы так же, так что всё правильно, не о чем жалеть. Он и не жалел.
Вот только Криденса больше нет. Даже странно, что именно смерть этого странного мальчика заставляла в груди что-то ныть. Ведь даже не был к нему привязан просто использовал. Но так привык к этим редким встречам, к сутулой фигуре в автомобильном дыму, к скрюченным пальцам, куцему пиджачку с белой строчкой по швам. Так привык балансировать на грани искушения, что сейчас было пусто. Нет больше искушения. Криденса нет.
Первые три этажа фамильного особняка Грейвз сдал музею современного искусства, а сам занимал оставшиеся девять, надёжно отделённые от толпы посетителей баннером «Экспозиция на реставрации», натянутым поперёк лестницы. И охранными чарами, конечно же.
Несколько месяцев здесь жил Гриндевальд. Трогал эти перила, сидел в этих комнатах, брал книги, рылся в шкафах. Грейвз чувствовал омерзение, будто каждая вещь теперь была запачкана грязью. Гриндевальд украл его жизнь, его одежду, его дом. Сидел за его
столом с видом на Центральный парк, спал в его постели, носил его рубашки, гонял домовых эльфов. Хотелось всё сжечь к мерлиновой бабушке, но Грейвз сдержался. Велел только вынести весь гардероб к троллям, на благотворительность, хоть на помойку. И постельное бельё заменить на новое. Перемыть десять раз всю посуду, отдраить до блеска каждый этаж и расставить везде цветы, чтобы даже запах чужой не мерещился.
Мисс Порпентина Голдштейн, доложил эльф-привратник.
Спасибо, Лефмер, отозвался Грейвз. Пусть поднимется.
Он стоял у окна, смотрел на белые деревья, позолоченные фонарями. Тихо падал снежок уже почти рождественский, чистый, мелкий. Слабый ветер игрался с ним, крутил, как бисерную занавеску. Густые сумерки прилипли к стеклу.
Мистер Грейвз сэр.
Он обернулся. Тина.
Он знал её лет семь, кажется. И её, и сестру. Тина сама попросилась к нему в департамент. Да-да, вот эта серая мышь однажды отловила его на переходе с этажа на этаж, упрямо сдвинула брови и сказала: «Мистер Грейвз, сэр, прошу прощения, вы видели моё прошение о переводе?.. Я сдала все экзамены на аврора, сэр. Я мечтаю работать в вашем отделе.»
В отделе Грейвза мечтали работать многие, но он был разборчив. Рядовых авроров хватало. Он присматривался ко всем и поднимал тех, в ком видел потенциал лично, не дожидаясь выслуги лет. Кто-то шёл в начальники, кто-то в особые оперативные отряды.
В мисс Голдштейн потенциала не было.
Он разглядел кое-что другое. Храбрость. Одно то, что она, сотрудница какого-то пыльного архива, решила заговорить с ним, тогда как другие чаще всего смотрели ему в рот и повторяли «да, сэр» и «нет, сэр», уже было необычно. А ещё у неё оказалась бульдожья хватка, ослиное упрямство и страстное желание сделать мир лучше.
Он одобрил перевод. Потом пристроил на какую-то скромную должность и сестру. Некоторое время по департаменту ходили слухи, что он спит если не с одной, так с другой, а то и с обеими сразу, но со временем они утихли.
Решение Грейвза было прагматичным. Он ценил лояльность и любил, когда люди находились у него в долгу. Без протекции у Тины не было бы ни единого шанса подняться, она это отлично понимала, так что с первого же дня слушалась Грейвза, как родного отца. Грейвз любил, когда его слушаются.
Про таких начальников говорят строгий, но справедливый. Он никогда ни на кого не орал. Он всегда был предельно вежлив, даже когда раздавал пиздюли, и никогда не раздавал их просто потому, что у него было скверное настроение. Он закрывал глаза на мелкие слабости подчинённых, знал каждого по имени, но никогда не допускал панибратства. Его побаивались, уважали и обожали.