Маришка была дочерью этого внезапного человека вот что явственно понял Мерлин, и одновременно понял, что восставший из слоистой памяти мужчина он сам.
Он жил в этой квартире, он по утрам причесывался перед этим трюмо, он приволок полосатую стеклянную вазу, потому что дочь пожаловалась цветы не во что ставить; и струи неслись мимо; каждая, прикасаясь, будила еще что-то, еще что-то.
Маришка сидит на трюмо и шнурует высокие ботинки; Маришка фотографирует букет в вазе; Маришка стоит в дверях, волосы встрепаны, рот полуоткрыт, а он смотрит на нее снизу вверх, потому что лежит на постели и не может поднять голову.
Все это прилетело разом и улетело, оставив след как зыбь от ветра на песке. Поток информации омыл душу и мгновенно иссяк, осталось только ощущение Маришка отныне главное, что есть в жизни, Маришка и любовь к ней, свободная от всего пошлого, любовь-защита, любовь-каменная-стена
Мерлин повернулся к Джимми, он был в смятении, он хотел назвать ее настоящим именем, но язык не поворачивался.
Он смотрел на женщину, уже не очень-то молодую, а видел дочь видел осунувшееся личико и короткие, ежиком, темные волосы, прямые, густые и жесткие как у него самого. Дочь уродилась в отца. У Маришки были его губы, его подбородок, его брови шире и гуще, чем положено
девочке. Его любопытство к технике, наконец
А она смотрела на него во взгляде был вопрос: ты понял, ты догадался?
Но как раз вопроса он не услышал. Для него взгляд Джимми был почему-то тревожным.
Он провел рукой по лбу классический жест борьбы с наваждением.
Спасибо, Мерлин, сказала она, а теперь иди, такси ждет. Спасибо, милый
И он ушел.
В голове была сумятица, время какое-то непотребное середина ночи. Мерлин решил, что не домой нужно ехать, а куда-нибудь туда К Лешему? К Чиче?
С Чичей он уже давно не встречался. Наверно, с осени. Чича жил своей безумной жизнью где-то с кем-то путешествовал, ухаживал за больным дедом, шил на заказ кожаные штаны когда бывал относительно трезв, собирал у себя цыплят так он называл подростков, которым родители никак не могли угодить, и всякое слово провоцировало скандал и бунт. Ему нравилось возиться с цыплятками он их учил жить, как в свое время Мерлина. Тот, кто прошел Чичину школу, со временем должен был сам стать очень хорошим родителем он знал то, чему в школах не учат.
Мерлин попросил шофера сделать крюк, чтобы проехать мимо Чичиной берлоги. Если горит в двух окошках свет то там и застрять.
Свет горел. Мерлин расплатился и пошел на второй этаж барабанить в Чичину дверь.
Чича проводил мастер-класс по изготовлению конопляного молока. Слушателями и дегустаторами были два парня и девушка лет пятнадцати. Они набились в маленькую кухоньку, на плите стояла здоровенная кастрюля и благоухала. Судя по времени суток и нетерпению на лицах, отрава уже уварилась и была почти готова к употреблению.
Заходи, сказал Чича. Ты вовремя! Последняя кастрюля сезона! Запас кончился!
Он имел в виду сушеную коноплю.
Мерлин знал, где он ее берет, сам показал ему местечко на окраине, где летом кустились конопляные джунгли. Но сам он уже очень давно не пробовал молочка. В голове была такая сумятица, что оно могло оказаться даже полезным.
Итак, братия! Оно там мокнет уже два с половиной часа. Этого достаточно. Конечно, чем больше уварится тем сильнее. Можно и пять часов если жить надоело. Значит, повторяю на такую кастрюлю идет четыре литра молока, на литр молока чайная ложка соды. Сода катализатор, без нее молоко не подействует. Потом полтора брикета сливочного масла, желательно настоящего. Варить не больше трех часов Мерлин, давай сюда марлю.
Вместо масла хорошо идет сгущенка с сахаром, заметил Мерлин. Это для вкуса лучше, а то с непривычки страшная гадость. Куда лить-то?
А вот.
Горячее молочко процедили через марлю в двухлитровую кастрюлю. Распаренную коноплю вывалили в тазик. Чича схватил горсть, подул, сунул в рот.
Вау, сказал он, прожевав и проглотив. Мерлин, следи, чтобы цыплятки не перебрали. Полторы кружки максимум!
Мерлин знал, что нужно подождать хотя бы полчаса. Выпив кружку, он пошел в комнату Чичи. Комната была произведением искусства, мечтой спятившего фотографа: рядом с раскрытой швейной машинкой стояли неизвестно чьи горные лыжи, за лыжами деревянный телевизор, Чичин ровесник, который использовался вместо столика, при нем чугунный стул, для понта спертый из пивного бара, на стуле трепетным комом парашют, тоже явно где-то спертый ради ткани, далее надувной матрас, на матрасе укутанное каким-то половиком тело. Видна была только лысина, обрамленная тускло-рыжими волосами.
Бонг, что ли? спросил Мерлин.
Не тронь его. Еле заснул.
Угу.
Бонг был художник, пейзаж его работы в старинной раме висел на стене Чичиной берлоги в соседстве с черно-белым самодельным плакатом никому не известной, кроме Чичи, крутой группы и одинокой боксерской перчаткой.
Но не всякому художнику везет выбиться в люди. Как-то так вышло, что Бонговы работы, сперва вполне приличные пейзажи без затей, не пришлись по душе коллекционерам. Художник обиделся и стал малевать такое, что даже санитара из морга чуть не вывернуло наизнанку исторический факт, которым Бонг очень гордился. Эти художества принесли немного славы и денег, автор вообразил себя невесть каким крутым мазилой и на радостях ушел в длительный запой. Потом начались всякие безобразия, которые считались в тусовке богемным шиком, вот только полиция таких тонкостей не понимала.