Маргарета оглядела его пояс, но при мужчине не оказалось ни спаснабора, ни даже фляги с водой, возмутительное попустительство, ещё два года назад его поставили бы за это в три наряда подряд. Ничего полезного не было и в карманах, зато нашивка с именем на груди была, и на ней значилось: «М. Серра».
И Маргарета улыбнулась этому криво, будто вынырнув на мгновение из студёной воды окружающей её серости и снова же нырнув обратно.
Чудны дела твои, Господ. Воистину, чудны.
Маргарета ничего не хотела слышать и ничего не хотела знать, и не хотела помнить имён и званий, подлецов и героев но эта новость догнала бы её, даже если бы она пожелала выколоть себе глаза.
Максимилиан Серра, клиновой четвёртого дивизиона, знаменосец и триумфатор. Непростительно молодой, отчаянно везучий. Всадник невероятного таланта. Он обласкан наградами так, что все они навряд ли помещаются у него на кителе; к тому же красавчик ослепительная широкая улыбка, непослушные вихры, лучистые ореховые глаза
Она безжалостно сжигала газеты до того, как прочесть. Но он смотрел на неё с первой страницы, и Маргарета
Нет, Маргарета, конечно же, сожгла и этот портрет тоже. И всё равно успела заметить, что лицо стало жёстче и старше, волосы отросли, по лбу рассыпались длинные горизонтальные морщины, а бровь пересёк шрам.
Это был красивый шрам, такие нравятся девушкам. Если бы это был не Максимилиан, она даже могла бы поверить, что он сделал его специально.
Но это был Максимилиан.
Она не читала статей. Она не могла их читать: скупые злые буквы расплывались перед глазами. Но она просматривала фотографии, против воли ища на них его, мужчину на чёрной виверне, за которой по белому небу хлестал огромный флаг.
И вот теперь он здесь, весь в крови, одетый в безликий застиранный комбинезон. Рухнул, пытаясь оседлать слепого зверя.
Виверна жива, сказала Маргарета, понадеявшись, что голос не дрогнул. Я дала таблетку. Крыло повреждён внутренний край между пальцами, примерно на четверть глубины.
Хорошо
Пошевелите ногой. Сможете идти? Есть опушка неподалёку, я отвезу вас на станцию.
Виверна, в который раз повторил Максимилиан, судорожно облизнув губы. Маргарета кое-как обтёрла ему лицо и заклеила порез, но он всё ещё не открывал глаз. Должно быть, его мутило. Её нельзя оставлять
Крыло нужно шить, строго сказала Маргарета. Мне нечем. Я отвезу вас на станцию и вернусь к ней.
Обе щай.
Она вздохнула.
Обещаю.
Шёл он плохо: не из-за ноги, а из-за головы. Похоже, здесь было по меньшей мере сотрясение; хуже того, когда он пытался открыть глаза, в них плескалась тёмная муть, густая и грязная, как в глазах раненой виверны.
Отпустите связь, сердилась Маргарета. Вы сами
Он стискивал зубы и молчал.
Да отпусти же!
Нет.
Если ты не
Нет.
Поднимая его в седло,
она материлась, как отставной прапорщик, вызванный с заслуженной пенсии караулить склад. Старый Максимилиан в ответ назвал бы её «миледи». Этот только морщился и кривил губы каждый раз, когда их встряхивало. Виверн летел кое-как и грозился издохнуть по дороге, а в сухую пыль двора грохнул так, что клацнули зубы.
Она помогла раненому умыться, стряхнула с койки свои вещи и постелила свежее бельё, ещё пахнущее казённым щёлоком.
Виверна, напомнил он, так и не открывая глаз.
Потом его вывернуло: Маргарета едва успела подставить ведро. Его тошнило долго и муторно, он судорожно глотал воздух, а потом снова сворачивался над ведром, пока спазмы не стали совсем бесплодными. Первая кружка воды почти мгновенно отправилась туда же, в ведро, вторая согласилась задержаться.
Вам самому нужна помощь, хмурилась Маргарета, прикидывая, что из скупой станционной аптечки (бинты, шовный материал, водка, молитва) могло бы здесь пригодиться.
Виверна. Её нельзя
Он не договорил: тут же сложился над ведром.
Помоги виверне, бормотал он, сворачиваясь на койке. На лбу испарина. Это приказ старшего по
Маргарете давно было плевать на звания, на приказы, на угрозы и на трибунал. Это был пустой набор звуков, как если бы радист уснул над передатчиком, и сигнал отбили судороги в его ладони. Впрочем, Маргарете давно было плевать на всё.
Она плавала в сером мареве, из которого не было никакого выхода. Небо заволокло тучами ни просвета, ни даже светлого круга там, где можно было бы угадать тень солнца. Погода нелётная, воздух тяжёл, дышать нечем, и она только скользит по безликой земле, туда-сюда, туда-сюда
Отпустите связь, сухо сказала Маргарета. И я полечу.
Он кивнул одними ресницами и тяжело откинулся на подушку.
В двадцать минут пятого, закончив с журналами, Маргарета запирала сейф, заваривала чай и замирала перед окном. Там она смотрела, как кружатся облака над лесом, а тяжёлые драконы в верхних эшелонах идут по своим коридорам. Потом она выпивала чай всё там же, у окна, потом брала книгу
Внутренние часы Маргареты были настроены точно: уговаривая виверна поработать ещё немного и забираясь в седло, она твёрдо знала восемь с небольшим. Другая, вчерашняя Маргарета как раз снижается и берёт пробу на влажность для вечерней сводки. И позавчерашняя, и позапозавчерашняя тоже: все они, прошлые Маргареты, наложенные друг на друга, слились в один силуэт, катящийся по заученному маршруту.