Постой, выкрикивает Чезаре, и голос эхом разносится по лесу.
Девушка оборачивается и заливисто смеется, хохот ее отражается от крон звоном тысячи серебристых колокольчиков. Она струится меж зарослей, будто просачиваясь сквозь чащу, не цепляясь за простирающиеся ветви.
На ходу Чезаре ощущает, как нечто вязкое стекает по ладоням, глянув на них, он с ужасом содрогается: алая и липкая кровь растеклась по самые локти.
Окаменев на месте от смятения, епископ всматривается в открытые ладони, вдоль и поперек иссеченные ранами, разорванные до мяса. Изумленно разглядывая собственные руки, он различает линии жизни и сердца, те самые штрихи, по которым колдуны и травницы читают судьбу. Сейчас по его линиям прорезались глубокие раны, из них теплыми струйками сочиться багровая кровь. Он чувствует в этом дурное предзнаменование, но времени на раздумья нет; змеистая трава туго спутывает ноги, подобно веревке, и епископ с силой рвет эти оковы, устремляясь вглубь нескончаемого леса. Вперед, ведь иного пути у него, похоже, нет.
Нимфа, за которой он гнался его путеводная звезда, исчезла, и то волнительное чувство надежды, что она вызвала своим появлением, померкло. Чезаре, замедлив шаг, бездумно глядит себе под ноги. Теперь голые ступни касаются изумрудного мха, нет больше острых камней и колючих веток, а только зеленая мшистая поросль, да черная сырая земля, в которой мягко тонут сбитые в кровь пальцы.
Он рассеянно поднимает голову и в изумлении замирает: впереди заросли расступились, открыв прогалину, залитую неясным, почти волшебным светом. Спиной к нему на примятой траве мерцает призрачный силуэт. Внезапно фигура приходит в движение и, грациозно качнувшись, оборачивается к Чезаре. Он медленно, как в тумане, идет к ней.
Длинные пшеничные кудри рассыпаются по хрупким плечам, тончайшая ткань одеяния ничего не укрывает от его глаз: ни высоких грудей с маленькими гранатовыми сосками, ни округлых перекатов бедер, ни приманчивого треугольника волос меж ними.
Нагая красота ее требует преклонения, призывает пасть ниц и молиться, будто на античное божество. Но он, Чезаре Борджиа, в богов не верит, в его жизни есть лишь одна богиня его светлоликий ангел. Его Лукреция.
Он, точно прозрев, понимает, кто перед ним: те же медовые кудри, та же гибкая фигура и ровная белоснежная кожа. Он улыбается с облегчением и приближается к ней.
Любовь моя, выдыхает он, снимая маску с лица сестры.
От кожи ее исходит дивный свет, щеки раскраснелись от бега, пухлые губы приоткрыты в манящей улыбке, а озорные очи смотрят с вязкой поволокой. Капля крови с изодранной ладони Чезаре падает на алебастровую щеку Лукреции и катится вниз к ее устам.
Она, все также обольстительно улыбаясь, медленно слизывает каплю с верхней губы, будто наслаждаясь вкусом. Кровавый след остается на румяной щеке.
Словно околдованный чарами, он не смеет шелохнуться. Сладко улыбаясь, она приближается, не отрывая пристального взгляда ясных зеленых глаз.
«Близко, слишком близко», шепчет голос где-то в глубине.
Но он посылает его к черту, когда трепетная грудь Лукреции сквозь тонкую ткань сорочки касается его обнаженной кожи. Чезаре невольно вздрагивает, словно кожу лизнуло пламенем, острое дикое желание охватывает все его существо запустить пальцы в густой шелк волос, сорвать эти невесомые путы сорочки, впиться в ее нежные губы
«Нет, нет, нельзя! Она же твоя сестра, твоя сестра!» шепчет голос разума.
Но Лукреция, пленительно улыбаясь, уже берет его израненные ладони в свои чистые холеные ручки, открывает их пред собой и льнет к ним всем лицом, белоснежные щеки обагряются кровью.
Твоя кровь моя кровь, произносит она бархатным голосом, сердце его от волнения пропускает удар. Твоя боль моя боль, в изумрудно-зеленых глазах любимой он окончательно тонет, словно его затягивает в пучину морскую, мир пред ним колышется, а голова идет кругом. Он проваливается куда-то вниз и обнаруживает себя лежащим на земле. А она уже сидит верхом, совершенно нагая. Чезаре судорожно облизывает пересохшие губы, он отчаянно жаждет огладить манящие изгибы, такие бесстыдно оголенные, но руки, будто закованные в кандалы, тяжёлыми плетьми лежат вдоль тела.
Она сама властно отрывает его ладони от земли и стремительно, так, что он не успевает и охнуть, прижимает к своей округлой груди, произнося при этом, точно заклинание:
Твое желание мое желание.
Чезаре резко открыл глаза, ласковый голос сестры все еще отдавался эхом в ушах, а сердце прыгало в груди, готовое вот-вот вырваться наружу. Он перевел дыхание, глядя в потолок. Тени ночи понемногу отступали, а за окном зиждился утренний свет, птицы уже распевали свои трели о начале дня.
Что за причудливое наваждение! Сны о Лукреции мучили его далеко не первую ночь. Признаться откровенно, он давно боролся с самим собой и вряд ли смог вспомнить, когда осознал, что его маленькая девочка, его любимая сестренка, свет его жизни и радость его дней, вдруг превратилась в соблазнительную девушку.
Когда ее движения переменились с детских и порывистых на обольстительно-грациозные, когда фигура ее начала манить пленительными очертаниями, когда слова ее сделались двусмысленными, а взгляд приобрел лукавость. И когда, ради всего святого, она научилась добавлять благовония в свои ванны?! Теперь кожа и волосы Лукреции так восхитительно пахли, что ему каждый раз хотелось зарыться носом в шелк ее волос и вдыхать этот аромат розовых лепестков полной грудью.